Разруха - Владимир Зарев

— Я з-здесь потеряюсь, — заикаясь, проронила Мария. — Уже потерялась…

— Ничего, найдешься.

— Тебя н-нет целыми днями…

— Вот он я, — Боян рассмеялся, прислонившись к колонне черного камня у камина.

— Здесь я убирать не буду, — заявила Мария.

— Конечно, это уже не твое дело, — ответил он.

Их окружал тонкий запах невысохших стен и лака; итальянская мебель пахла своим, особым запахом — ее подобрал дизайнер с тонким вкусом, но Боян знал, что мебель еще необжитая, что пока даже заставленные мелочью полки казались пустыми.

— Не знаю, почему, но я просто не могу здесь убирать.

— Мы наймем домработницу.

— А мне что делать?

— Будешь отдыхать, читать, развлекаться.

— От чего отдыхать и как развлекаться? — не упрек, а удивление в ее голосе вызвало у него раздражение.

Боян отвернулся, его руки погладили каминные часы. Он купил их только вчера у пройдохи Борислава. «Я десять лет занимаюсь антиквариатом, но более красивой вещицы не держал в руках, — сказал ему тот. — Гляньте, господин Тилев, какие завитки, обратите внимание на печати». Часы представляли собой толстощекого ангела, сидящего верхом на черепахе, и дующего в трубу. Фарфоровый циферблат крепился на золотой пластинке, часы показывали и фазы луны. Боян завел их, и время тронулось дальше.

— Я принес рекламные проспекты, — сказал он, — летом, в августе, едем в Ниццу. Представляешь, свожу тебя в Монте-Карло в казино, поиграем в рулетку.

— А к-как же Созополь? — тихо заикнулась Мария.

— Но ведь мы были в Созополе в прошлом году, — ответил он.

— В прошлом году в Созополе… — эхом долетел до него ее голос.

— Ну и черт с тобой! — внезапно налетевшая горькая ярость охватила его, как приступ астматического удушья. Он с трудом глотнул воздух пересохшим горлом, прошел через всю гостиную, чуть замешкался в многодверии огромной прихожей и вылетел из дома, громко хлопнув дверью. В машину садится не стал — до «Нью-Отани», до слюнявой преданности Жана здесь было всего несколько сотен шагов.

Через две недели, когда около девяти вечера он вернулся домой, пентхаус встретил его темнотой и какой-то безнадежной пустынностью.

Боян обошел все комнаты — везде было пусто. После шумной ресторанной вакханалии тишина в доме показалась ему многозначительно-жгучей. Он сварил себе крепкий кофе и только тогда заметил на обеденном столе записку. Рука Марии, казалось, заикалась, неровный почерк показался незнакомым. «Не жди нас. Мы с детьми больше не вернемся». У него слипались глаза, завтра ему предстояла решающая встреча с заносчивыми русскими. Он опустился на обитый кожей стул. Что-то в нем оборвалось, его охватило отчаяние. Он готов был смириться с любым капризом, но эта несправедливость его просто парализовала. Он даже не мог ожесточиться, просто был не в состоянии испытать гнев, и это расстроило Бояна окончательно.

Когда дочери были еще совсем маленькими, он каждый вечер приносил им «сюрпризы». Какую-нибудь мелочь, чепуху — вафли, карамельки, мелкие пластмассовые игрушки. Однажды его допоздна задержали в министерстве, они готовили какую-то юбилейную выставку. Иглика и Невена не ложились, ждали его с сонными глазами, полными любопытства. «А где сюрприз?» — хитро выспрашивали дети. «Папа виноват перед вами, — опустил он голову, — я ничего не принес. Вот только хлеб». «Хлеб, хлеб! — захлопали они в ладоши, — папа принес нам хлеб!» — и ткнулись мордашками ему в руки. «В чем я перед ними виноват? Все, что я делаю, я делаю для них!» — подумал Боян. Он был не в силах вынести эту несправедливость.

Позвонил Марии на мобильный, но она его выключила. Он позвонил своей теще. Вышедшая на пенсию профессор-химик Софийского университета никогда не скрывала своего пренебрежения к нему, но напоследок смягчилась и сменила гнев на милость. Он надеялся, что Мария с детьми уехала к ней.

— Сегодня мы с ними не говорили по телефону, — ответила теща, — а потом типично в учительском стиле, назидательно: — ты знаешь, который сейчас час?

Она о чем-то его расспрашивала, потом попыталась рассказать какую-то запутанную историю, случившуюся с ее соседкой, но он положил трубку. Захватив чашку с кофе, вышел на террасу. Над летним городом висели размытые безжизненные звезды, воздух пропах бензином, вдали еле угадывался силуэт Витоши. Он вдруг понял, что не знает, что ему делать, просто крепко сжимал в руках хрупкую чашечку с кофе — держался за нее, как за соломинку. В одиннадцать зазвонил телефон. Это был Генерал.

— Мне не хотелось беспокоить вас в столь поздний час, но…

— О, господин Генерал — он даже не пытался скрыть свое разочарование.

— …наверное, вам лучше знать, что ваша супруга и дочери у нас.

— У вас? — абсурд ситуации помешал ему обрадоваться.

— Да, они приехали к нам, я даже бы сказал, переехали, — голос Генерала понизился, резанув слух бритвой, — еще днем. Моя Наташа сварила им борщ. Они поели, приняли душ и сейчас отходят ко сну.

— Где отходят ко сну?

— В нашей спальне… моя Наташа постелила им там.

— Я немедленно выезжаю.

— Думаю, сейчас не самый подходящий момент… я позвонил, чтобы вы не волновались. Если приедете сейчас, думаю, это будет ошибкой, — но Боян уже бросил трубку.

Генерал жил рядом с министерством. Он нередко ночевал в своем кабинете, а в остальное время — поблизости от него. От его грязных тайн. От обреченности знать их. Рядом с властью.

В этот поздний час город был безлюден, до улицы Паренсова Боян добрался за десять минут. Припарковался у бровки, перекрыв выезд трем машинам на тротуаре, но это его не волновало. Легко нашел нужный дом — облупившийся образчик номенклатурного строительства с просторным вестибюлем и жалким старым лифтом. Лифт скрипел, его исцарапанные фанерные стенки пестрели надписями — матерщиной и словосочетанием «гнусные коммуняки». Генерал встретил его в пижаме и смешных тапочках с кисточками. Окаменевшее лицо выражало неприкрытое отвращение.

— Ваша супруга не желает вас видеть, — холодно отчеканил он.

Боян отстранил его и вошел. Гостиная была просторной, такой же скучно-номенклатурной, как и дача, с мебелью шестидесятых годов из светлого дуба, но не массивного, а из фанерных полированных плоскостей. Книжный шкаф был плотно заставлен книгами и множеством советских сувениров и подарков, копией тех, что хранились у Генерала на даче в Железнице. На столике красовались матрешки, янтарные фигурки и спутники, похожие на металлических насекомых. На стенах висели картины периода раннего соцреализма с изображением партизан с винтовками и сцен расстрела. Между ними — вырезанная из ученического атласа карта мира, на которой господствовал розовый Советский Союз, Болгария была совершенно незаметна. В воздухе висел густой туман сигаретного дыма, бронзовая пепельница ощетинилась окурками, дымилась недокуренная сигарета.