Королева в ракушке. Книга вторая. Восход и закат. Часть вторая - Ципора Кохави-Рейни

и окутывают все вокруг. И только желтые водяные лилии колышутся на поверхности последним свидетельством исчезнувшей красоты.

Свет восходит из темноты, и старые согнувшиеся ели выпрямляются. Ели – возвращающийся мотив. И это не удивительно. Ель связана с ее детством. Она ненавидела огромную ель посреди двора. Слушала рассказы тети Ривки о стране Израиля, и хотела освободиться от христианских символов. В Германии она все время находилась в конфликте. Она, еврейская девочка в христианской стране, страдала, когда должна была в школе исполнять роль ангела в рождественском спектакле.

Безмолвие, темнота, свет, красота и уродливость, пробуждение к жизни и исчезновение красоты. Волшебные пейзажи таят в своей глубине каббалистические секреты. Что-то интимное, что-то из ее жизни высвечивается в вариациях, которые она выплетает из каббалистических знаков. И все это принимается, как общая идея. Ассоциации связаны с событиями, которые она пережила в Германии и здесь, в Израиле.

Одиночество и святость смешиваются. Одиночество приносит очищение. Воды отдаленного и отделенного от всего озера изливались из болот. Из чего-то ужасного! Крутая вертикальная стена скалы продолжением хребта спускается в озеро. Это падение вниз – как символ чего-то плохого. От болот осталась лишь узкая полоса, окаймляющая озеро со всех сторон – каббалистический символ, связанный с Сотворением мира. Все, что не смогло выдержать тяжесть веры, взорвалось. Искры святости разлетелись во все стороны. Тут они упали в болото. Сейчас в скверне находится чистота. В тот момент, когда человек узнает о существовании этих искр в болоте, он спуститься в него – собрать эти искры, то есть придет освобождение. Но только одиночки, обладающие особыми качествами и талантами, способны спуститься вглубь болота, чтобы спасти святость. Только смельчаки, обладающие разумом и шестым чувством, видящие нарождающееся будущее, способны приблизить освобождение.

«Наоми, – говорит Израиль, – ты состоишь в переписке с Богом?!»

Язык символов и образов и таинственная атмосфера притекают из смысловых глубин слов. В картинах природы сливаются сияние и тьма, подъемы и спуски.

Интимные переживания выявляются порой из глубины ее души, порой – из окружения. Каждое реальное явление и переживание меняет облик и сливается с общей идеей. Источником вдохновения Наоми являются книги Каббалы и сочинения рабби Арье Модина, который считает, что «добро и зло – из одного источника». Израиль принимает это всей душой.

Он говорит, ударяя кулаком по столу: «В нашем совместном изучении Каббалы я вижу вершину общности, которая может быть между двумя людьми. Такую общность с женщиной я искал всю жизнь».

Такие идеи и такие универсальные человеческие явления требуют зашифрованного языка. Нет предела персонификации идей. Явление нацизма привело к изменению ценностей. Красота и сила были главными ценностями нацистов. Они подняли на уровень чуда культ молодости, отвергая старость и ущербность. Физические и нравственные калеки были обречены на уничтожение. Наоми посылает интеллектуала и художника Шпаца заниматься брошенными животными. Не в силах выдержать политическую и общественную атмосферу, он бежит от толпы в глубокое одиночество. На фоне скалистой возвышенности, крутого спуска к черному озеру, белеют длинные, покрытые известкой, навесы, краснеют черепицей крыши конюшен. Выстроились в ряд коричневые жилые бараки, между которых чернеет железными прутьями множество клеток. Высокий забор из колючей проволоки окружает строения. Тут милосердные женщины собрали старых животных, больных собак и кошек, выброшенных городом. До них никому нет дела. Здесь много ковыляющих на ослабевших ногах лошадей, от которых больше нет пользы. Тут – новое жилье Шпаца.

Голова Израиля почти вплотную прижата к голове Наоми. Он тяжело дышит. Каждый раз она прерывает чтение, чтобы успокоить его. Круг ассоциаций в ее сознании на этот раз вращается вокруг символов германского фольклора. Власть страха являлась неотъемлемой частью образовательной системы. Характер германского народа, который воспитывался на жестокой детской литературе, привел к тому, что этим народом владели и управляли иллюзии. «Гензель и Гертель», злая ведьма, пекущая детей в печи, и вообще, жестокое обращение с детьми, вызывали у нее страх и отвращение в детстве. Гувернантка Фрида упрямо пыталась рассказывать Бертель сказки «Красная шапочка», «Белоснежка и семь гномов». Последняя особенно пугала ее, и она боялась даже взглянуть на них, помня, что и у нее на голове росла шишка.

В романе Шпац с утра идет к зеркалу.

Шпац стоит в окне перед зеркалом, повешенным им на раме, и бреется. Глазами он сопровождает Биби, суетящуюся между клетками, следящую за голубями, издающую кудахтанье вместе с курами, гоготанье весте с гусями, издает ржание с лошадьми, и окликает придуманными ею странными ласкательными именами собак и кошек. И Шпац обычно обращается к зеркалу, как Белоснежка:

– Свет мой, зеркальце, скажи, где находится жилище красавца из мужчин?

И зеркало отвечает Шпацу из Нюрнберга, лицо которого в мыльной пене для бритья: «За семью горами, среди семи гномов!»

Тотчас же он упирается взглядом в холмы, поглощающие утренний свет, на скалистую стену, закрывающую ему дали.

Израиль грустно улыбается. Слово тут, слово там, и все они пишутся ею для него. Он также заключен, как Шпац, и ему чего-то не хватает в жизни. С присущей ей тонкостью, как бы, между прочим, критикует его упрямство, заставившее их оставить духовную атмосферу Иерусалима и вернуться в кибуц, прижавшийся к самонадеянным горам Гильбоа.

И по рассеянности всегда ранит бритвой лицо. И несколько капель крови выступают среди мыльной пены, как написано в сказке: черный, как ворон, красный, как кровь, белый, как снег.

Израиль учил ее, что черный символизирует смерть, красный – жестокость, белый – небытие. Но это же три цвета нацистского флага!

Шпац ищет свет. Но скалы свет поглощают. Это унижает его.

К счастью не всегда Шпац стоит окна, и не так часто бреется.

Щетина на лице вырастала, и он ходил в комбинезоне из грубой синей ткани, и запах мыла и воды подолгу не шел от него. Пуговицы отлетали, и он пользовался вместо них простыми скрепками. Грубые черные ботинки он шнуровал светлыми тонкими веревками, на голову носил кепку с разорванным козырьком. Большую поддержку своему облику и подобию Шпац получал от старого хитрого попугая, который очень к нему привязался и прижился в комнате. Этот старый греховодник встречал и провожал его одной и той же фразой, которой с большим трудом много дней Шпац старался его научить:

– Каким ты стал красивым, Вольдемар! Каким ты стал красивым, Вольдемар!

Израиль ворочается в постели, иронически повторяя:

– Каким ты стал красивым, Вольдемар! Каким ты стал красивым.

Помогает Шпацу в работе глухой Клаус. Во время Первой мировой войны у него лопнули барабанные перепонки и он абсолютно оглох.