Дела твои, любовь - Хавьер Мариас

Он говорил убежденно, искренне. "Одно из трех, — думала я. — Или вся эта мелодрама — правда, и они ничего не придумали, или Хавьер и этого типа тоже обманул, наврав ему про болезнь, или этот тип разыгрывает сейчас передо мной комедию по приказу того, кто ему за это заплатил. Если это так, то он, надо признать, очень хороший актер". Мне вспомнилась фотография Десверна, которую напечатали все газеты и которую я мельком видела в интернете: без пиджака, без галстука, кажется, даже без рубашки — где-то теперь его запонки! — опутанного трубками и окруженного врачами, пытающимися спасти его жизнь, лежащего посреди улицы в луже крови, под взглядами любопытных прохожих и водителей проезжающих мимо машин. Потерявшего сознание, беспомощного, умирающего… Он, наверное, пришел бы в ужас, если бы увидел себя в таком состоянии или если бы узнал, что с ним случится подобное. "Горилла", конечно, искромсал его ужасно, но кто мог предвидеть это — речь шла об убийстве из жалости. Возможно, так и было. Возможно, Руиберрис и Диас-Варела действовали с благородными намерениями (если в этом случае вообще уместно говорить о благородстве". И вдруг на меня навалилась страшная усталость, и все стало мне безразлично. Когда человек не знает, чему верить, когда у него нет ни малейшего желания играть в детектива, он, махнув на все рукой, перестает думать о том, что его волновало, и отгораживается от того, чего не в силах понять (даже если для него жизненно важно понять это). В реальной жизни почти никто ничего не выясняет, никто не занимается расследованиями — такое бывает только в книгах.

Собрав все силы, я решила сделать последнюю попытку. Впрочем, я заранее знала, какой ответ получу на свой вопрос.

— Понятно. А как насчет Луисы, жены Десверна? Ее Хавьер утешает тоже из милосердия?

Руиберрис-де-Торрес снова очень удивился (или потрясающе сыграл изумление):

— Жена? А при чем тут жена? И о каком утешении ты говоришь? Конечно, он ей поможет. Утешит, как сможет, и ее, и детей. Это же вдова и дети его друга.

— Хавьер давно в нее влюблен. Или вбил себе в голову, что влюблен, — разницы никакой. Он очень выиграл от того, что ее муж больше не стоит у него на дороге. Это была очень хорошая пара. Они очень друг друга любили. Если бы Десверн остался жив, у Хавьера не было бы ни малейшего шанса. А теперь шанс появился. Нужно только терпение, нужно приближаться шаг за шагом, нужно всегда быть рядом.

Руиберрис снова расплылся в улыбке. Только теперь его улыбка была сочувствующей, словно ему было жаль, что я так глупа и наивна, что я так ошибалась, так плохо понимала того, с кем долгое время была рядом.

— Что за чушь! — воскликнул он. — Он мне ни слова об этом не говорил, и я ничего такого не замечал. Ты заблуждаешься. Пытаешься сама себя утешить, думая, что, если он порвал с тобой, значит, любит другую. Это даже смешно: Хавьер не из тех, кто способен кого-то всерьез полюбить. Уж я-то его знаю — мы с ним столько лет знакомы. Как ты думаешь, почему он не женится? — Он саркастически (как ему, должно быть, казалось) рассмеялся. — Вот ты говоришь "терпение". Да он и не представляет себе, что такое терпение, если речь идет о женщинах. Это одна из причин, по которым он до сих пор ходит в холостяках. — И он махнул рукой, словно закрывая тему. — Глупости ты говоришь. Ничего не понимаешь.

Он замолчал и на некоторое время задумался — похоже было, что он пытается что-то припомнить. Как легко заронить сомнение в чужую душу! Да, вероятнее всего, Диас-Варела никогда и ничего ему не рассказывал. Особенно если в его намерения входило обмануть Руиберриса. Я вспомнила, что, когда в подслушанном мной разговоре речь зашла о Луисе, Диас-Варела не назвал ее по имени. Говоря с Руиберрисом обо мне, он назвал меня "бабой", а о ней сказал "его жена". Словно она не была очень дорогим ему человеком, словно навсегда должна была остаться тем, кем была: женой друга. И наверняка Руиберрис никогда не видел их вместе, так что не мог заметить того, что с первого взгляда бросилось в глаза мне в тот вечер в доме у Луисы. Наверное, от профессора Рико это тоже не ускользнуло, хотя как знать — он слишком поглощен собой и своими делами, чтобы обращать внимание на тех, кто его окружает. Я не стала возражать. Руиберрис по-прежнему сидел задумавшись. Говорить больше было не о чем. Он прекратил свои заигрывания (наверное, он действительно разыскал меня лишь потому, что хотел приударить за мной, — не повезло бедняге!) Вытянуть из него еще что-нибудь мне все равно не удалось бы, да и не хотелось мне больше ничего из него вытягивать. Меня перестала интересовать эта история. Я была сыта ею по горло.

— А что с тобой приключилось в Мексике? — Мне вдруг захотелось это узнать. К тому же нужно было вывести Руиберриса из оцепенения, в котором он уже слишком долго пребывал. Мне вдруг показалось, что он вовсе не такой плохой, что мы с ним даже могли бы стать друзьями. Конечно, друзьями мы никогда не станем, потому что я его больше никогда не увижу. И Диаса-Варелу больше не увижу никогда. И Луису Алдай. Никого из них. И даже профессора Рико — если только наше издательство не заключит с ним договора на публикацию какого-нибудь из его сочинений.

— В Мексике? Откуда тебе известно, что в Мексике со мной что-то приключилось? — Он был изумлен, видимо, они с Диасом-Варелой припомнили не все детали того разговора. — Подробностей даже Хавьер не знает!

— Я узнала об этом в его доме, когда подслушивала за дверями спальни. Ты сказал, что у тебя там были проблемы. Когда-то давно. Что там тебя могут разыскивать, что ты на крючке у полиции. Что-то в этом роде.

— Черт возьми! Конечно, ты это подслушала, иначе откуда бы ты об этом узнала? — И тут же добавил, словно торопился разъяснить то, о чем я и понятия не имела: — Это тоже не было убийством. Ни в малейшей степени. Чистая самооборона. Вопрос стоял ребром: или я, или он. К тому же мне был всего-то двадцать один год.

Он умолк, поняв, что сказал лишнее, что он все еще до конца не очнулся от своих мыслей, а потому говорит с самим собой, только громко и при свидетеле. Его глубоко задело то, что я назвала смерть Десверна убийством.

Я вздрогнула, я не предполагала, что на совести у Руиберриса еще один труп — не важно, почему и как он стал убийцей. А я-то считала его весельчаком и паяцем, неспособным пролить кровь! Правда, он участвовал в убийстве Десверна, но его вынудили на это пойти, и к тому же, в конце концов, это не его рука держала смертельное оружие — он тоже действовал через посредника, хотя стоял к убийце куда ближе, чем Диас-Варела.

— Я просто так спросила, — поспешила я остановить его. — Не надо мне ничего рассказывать — я знать ничего не хочу, если речь идет еще об одном мертвеце. Давай оставим этот разговор. Я уже поняла, что лучше никогда не задавать вопросов. — Я посмотрела на часы. Мне вдруг стало ужасно неловко оттого, что я сидела в этом кафе на месте Десверна и разговаривала с одним из тех, кто задумал и осуществил его убийство. — К тому же мне пора идти — уже поздно.

Он не обратил внимания на мои последние слова — продолжал думать о своем. Я заронила сомнение в его душу (хорошо, если он тут же не побежит к Диасу-Вареле и не начнет расспрашивать его о Луисе, не станет требовать объяснений, потому что в этом случае Диас-Варела снова позвонит мне — не знаю уж зачем, может быть, чтобы закатить мне скандал). Но, возможно, он просто погрузился в воспоминания о том, что произошло тогда в Мексике, — похоже, они терзали его душу.