Заговор - Джонатан Рабб

Стайн сидел молча. Потом заговорил:

— И эти люди способны сотворить такую кутерьму?

Сара по-прежнему стояла у окна.

— Как сейчас в Вашингтоне дела, Боб?

— Что?

— На прошлой неделе, Вашингтон. Это была их разминка. Еще вопросы есть?

Стайн замер, уставившись на нее в нерешительности, потом глаза у него полезли на лоб. Сара молчала. Он взял лист бумаги, который она оставила на столике, заговорил, просматривая записанные номера:

— Есть министерский самолет, вылетающий в девять двадцать. Я успею вернуться в Вашингтон через три с половиной часа.

— Быстро, ничего не скажешь.

— Он летает по-настоящему высоко и по-настоящему быстро.

— Спасибо вам. — Слова были искренними: признание настоящей нужды, чего Сара не позволяла себе уже очень давно. Может, О'Коннелл и не единственный человек в КПН, кому она могла довериться.

Стайн свернул листок, положил его в карман.

— Остальное я оставляю вам. — Сара решила помочь Бобу укладывать бумаги ровными стопками, но на полпути к дивану услышала приглушенный стук в дверь. Легкий удар, не больше, но от его звука оба замерли и повернули головы к двери.

Сара сразу предостерегающе вскинула палец, показывая Стайну: тихо.

— Да? — воскликнула она спокойно, хоть и нетерпеливо.

Еще два легких удара.

Сара взглянула на вновь обретенного наперсника, лицо которого посерело, а руки крепко сжали папки. Сара взмахом руки показала: берите с собой и — на террасу. Потом медленно подошла к двери.

— Кто там?

Ответа не последовало. Она посмотрела в глазок: виден был пустой коридор. Отступила, выждала момент и быстро распахнула дверь. В стороне, вжавшись в стену, стоял высокий, поразительно красивый мужчина, густые седые волосы зачесаны назад, открывая высокий лоб, шитый на заказ костюм сидел безукоризненно, широкие плечи, тело поджарое, хорошо сложенное. Игра с дверью ничего не дала: человек ничуть не утратил самообладания, а Сара только что заметила второго человека в глубине коридора. Человек возле двери взглянул на нее, а затем мимо нее в комнату: взгляд цепкий, настороженный, а для прикрытия — отработанная улыбка.

— Мисс Трент, я Лоуренс Седжвик. В городе вы, полагаю, для того, чтобы увидеться с одним моим знакомым.

* * *

Ксандр уставился на имя. Розенберг. Альфред Розенберг. Пытаясь как-то совместить это, он перевернул страницу, увидел дату издания и сразу вспомнил лицо. В памяти замелькали картины: Нюрнберг, короткий ежик волос, слегка обрюзгший человек в заднем ряду на скамье подсудимых. Конечно же. Розенберг, идеолог Третьего рейха. Но почему? Ксандр перевел взгляд на Ганса, и выражение его лица было красноречивее слов.

— Я эту книжицу хранил почти тридцать лет, — сказал реставратор. — Должен сказать, что особого внимания ей не уделял, если не считать того, что это, я убежден, единственный экземпляр. — Он подался вперед и кивнул, указывая: — Как видите, она все еще в машинописном виде, а стало быть, является рукописью, подготовленной к изданию, которая так и не вышла из печати. Очевидно, Гитлер решил, что ее не стоит издавать, и вся ирония в том, что эта книга — единственное из написанного его тупоумным идеологом, где заметна хоть какая-то логика. До вчерашнего дня я ее целиком не читал. — Ганс умолк, вытаскивая из ящика вторую книгу, намного больше первой. — Но вчера вспомнил об этом. — Он указал на книжицу в руках Ксандра и попросил: — Откройте третью страницу, где Розенберг сообщает об источнике своей нацистской мудрости. Вас это тоже весьма удивит.

Ксандр исполнил просьбу, пролистал страницы неизданного труда и уперся глазами в такое знакомое имя. Эйзенрейх. Он взглянул на Ганса.

— Да, — подтвердил старик, — кто знает как, но манускрипт, должно быть, попал нацистам в лапы. Доведись вам прочесть розенберговский вздор, вы бы заметили, что он построен как своего рода график, детально расписанный процесс, следуя которому нацисты, еще не бывшие у власти, могли вызвать смуту, необходимую для того, чтобы выставить себя как единственно мыслимую альтернативу. Книгу Гитлер не издал, зато кое-какие предложения из нее наверняка запали ему в душу. Один из последних советов — поджечь рейхстаг. Его Гитлер исполнил в феврале тридцать третьего: завершающий акт перед тем, как он принял всю полноту диктаторской власти.

— Расписание, — сказал Ксандр едва ли не самому себе.

— Извините? — обратился к нему Ганс.

— То, что, как я всегда считал, непременно должно быть в рукописи. Способ, каким можно все это привести в движение. — Ксандр обратился к Ферику: — Это то, о чем я говорил Саре в Нью-Йорке. Тогда это была гипотеза. Теперь же, — он посмотрел на Ганса, — вы говорите мне, что Розенберг использовал манускрипт, чтобы сотворить руководство для наци по приходу к власти.

— Один из возможных способов прихода к власти, — поправил Ганс. — Я не утверждаю, что в этой книге в подробностях расписаны все конкретные шаги, предпринятые между 1919 и 1933 годами. Но интересно то, что первые десять страниц этого двадцатистраничного труда посвящены первым тринадцати с половиной годам этого самого сообщества, в то время как вторая половина вся целиком охватывает период менее трех месяцев. Первая часть книги есть не что иное, как славословящая история группы совершенно ненормальных людей до момента, когда они взяли власть. С другой стороны, вторая половина — это разделы, представляющие собой упомянутое вами расписание. И как раз эти разделы, уверен Розенберг, он и позаимствовал у Эйзенрейха.

— А эта, вторая книга? — спросил Ксандр, указывая на том в руках Ганса.

— Ах да, эта… — Ганс улучил минуту, чтобы разгладить ткань книжной обложки. — Эта, как и та, что вы держите в руках, подарки от Пескаторе. Давно подарил, много лет назад. — Он положил книгу на стол. — Вам известно, что Карло был отличным ученым, но не принадлежал к тем, кто впадает в сентиментальность от самих книг. Как только он завершал работу над каким-либо томом, он отсылал его мне. Его щедротами я собрал вполне приличную коллекцию, — взгляд на Ксандра, — всех, кто ссылался на Эйзенрейха как на источник. Вот это — трактат, написанный Айртоном,[21]участником заговора Кромвеля еще со времен Долгого парламента. И он тоже пишет краткую книжку о наилучших способах сохранения царства и также устанавливает расписание, следуя которому Кромвель мог завладеть полнотой власти. Вы как, начинаете улавливать связь?

Ксандр закивал в такт собственным мыслям, которые все отчетливее сводились воедино по мере того, как Ганс говорил:

— Этот вариант, хотя и куда более четкий, нежели хилые потуги Розенберга, как вы можете представить, тоже так и не был осуществлен. Что приводит нас к этому. — Ганс в третий раз залез в ящик стола и достал небольшой, переплетенный в кожу томик с ясно различимым гербом Медичи. — Другие я перечитал, только когда ее получил, два дня назад. По-моему, у вас есть подходящее к случаю выражение: «что-то щелкнуло». Наткнулся вот здесь, в середине заключительной главы. — Ганс раскрыл книгу, пролистал до конца и прочел, напрягая зрение: — «Наставление к действию». Сначала я никак не мог понять, почему эта глава так захватила меня. А потом вспомнил о двух других книгах, тех, что сейчас лежат на столе. В этой последней главе, — Ганс взглянул на Ферика, — Эйзенрейх действительно излагает то, что вас интересует. Всего на полутора страничках, на нескольких примерах, почерпнутых из его же собственного времени, он очерчивает методику действий, наиболее пригодных для завершающей стадии, до того, как воцарится хаос. Стадия эта, должен заметить, по его мысли, продлится не более двух-трех месяцев. Методика незавершенная, но суть ясна. — Ганс скользнул взглядом по тексту книги, задержавшись в одном-двух местах. — Розенберг, разумеется, теорию запутал и замутил. Айртон воспользовался ею получше. Еще вчера утром такая связь виделась мне как нечто захватывающее. Сегодня, — Ганс положил книгу, — все это тревожит куда больше. — Он вновь взглянул на агента: — Вот почему, герр Ферик, для тех людей небезразлично, найдете вы любой из вариантов этой книги или нет. Из того, что вы мне сообщили, складывается такая картина: жаждущие претворить теорию в практику составили свое собственное расписание по указаниям манускрипта, такое, какое, по их мнению, понял бы доктор Джасперс. Отыщи он последние главы Эйзенрейха, вы бы получили ответ на свои «как» и «где».