Время банкетов - Венсан Робер

Читатель волен сам дать оценку пресловутой неловкости и простодушию юного метателя стульев, что же до меня, я считаю нужным сопоставить описанный эпизод с другим, имевшим место той же весной, на сей раз в Париже; рассказ об этом втором эпизоде сохранился, насколько мне известно, в одном-единственном источнике — пристрастной, республиканской и гораздо более поздней «Политической истории школ и школяров» Антонио Ватрипона:

Политический смысл эпизода кажется мне совершенно ясным, а жест — столь же демонстративным, что и зрелище, о котором в июле 1830 года поведал герцогине де Майе один из ее гостей, монархист, с болью душевной наблюдавший за уличными столкновениями: «Повсюду на улицах, рассказал г-н де Лабурдонне, заметно сильное раздражение против самой особы короля; его бюст повесили прямо над трупами»[374].

Могло ли произойти что-то еще более страшное? В эпоху Реставрации — нет. Но после июля 1830 года эволюция умонастроений, ослабление авторитета полиции и экзальтация молодых парижских республиканцев позволили участникам банкетов пойти гораздо дальше. Вот речь королевского прокурора, произнесенная весной следующего года на заседании суда присяжных департамента Сена, перед которым через месяц после скандального происшествия предстал его виновник, юный математический гений по имени Эварист Галуа:

Ко всеобщему удивлению, процесс не имел для юного республиканца никаких неприятных последствий. Несмотря на дерзость его ответов и уверенность, с которой он отстаивал свой поступок, суд после десятиминутного совещания оправдал его: «Галуа был тотчас же отпущен из-под стражи. Он немедля отправился к столу, на котором лежал в качестве вещественного доказательства его нож в открытом виде, взял его, закрыл, положил в карман, поклонился суду и вышел»[376].

Случай этот наделал много шума и, сколько можно судить, довольно сильно смутил республиканцев, даже самых радикальных. Что весь банкет имел республиканскую направленность, было совершенно очевидно: две сотни гостей праздновали оправдание девятнадцати артиллеристов национальной гвардии, которые обвинялись в подготовке восстания в декабре прошлого года, во время суда над министрами Карла Х. Артиллеристы национальной гвардии были элитарным подразделением, в которое внедрились молодые республиканцы; в число обвиняемых входили руководитель студент Самбюк, а также юный врач Улисс Трела, Жозеф Гинар и, главное, Годфруа Кавеньяк, который воспользовался трибуной, предоставленной ему властями, для того чтобы во всеуслышание провозгласить свои республиканские и демократические убеждения. После того как суд оправдал обвиняемых, их встретила на улице восторженная толпа. Как пишет Дюма, присутствовавший на банкете вместе со своим приятелем, актером Французского театра, и оставивший об этом великолепное свидетельство в «Мемуарах»: «Нас было две сотни подписчиков. Трудно было бы отыскать во всем Париже две сотни гостей, более враждебных правительству». Часть гостей была одета в мундиры национальной гвардии. «Марраст собрал официальные тосты, которые надлежало произнести, причем все сговорились заранее, что никаких тостов, кроме тех, какие одобрил председатель, не прозвучит»[377]. К несчастью, за десертом, «при звуках вылетающих пробок от шампанского, которые напоминали довольно громкую артиллерийскую пальбу, гости разгорячились и между официальными тостами начали проскальзывать другие, ни с кем не согласованные». Первый из них был за Распая, соседа Дюма, который только что отказался от июльского креста, поскольку его вручало правительство; затем, после бесконечно длинной речи Фонтана, собравшиеся потребовали тоста от Дюма, и тот покорился, хотя и без особого энтузиазма[378]; затем настал черед Этьенна Араго, затем братьев Кавеньяк…