Савва Морозов - Анна Федорец

Другим важным направлением деятельности Морозова в эти годы было топливно-энергетическое. По словам исследователей, в 1890-е годы «на Никольской мануфактуре произошло резкое падение потребления торфа в связи с переходом на прогрессивные виды [топлива] — нефтяные остатки и каменный уголь». Об этом писал в воспоминаниях А. Н. Серебров, который, будучи студентом Горного института, занимался разведкой каменноугольных месторождений близ уральского имения Морозова. «На столе у окна были разложены рулоны голубой кальки и планшет ватмана, приколотый к столу кнопками. Морозов сразу приступил к делу. «Это план нашего уральского имения. На юге, как видите, имение граничит с Демидовым. Там — старые каменноугольные копи… На севере, в нашем имении, пласты не разведаны. Они должны быть вот здесь!» — Тупым концом карандаша он прочертил предполагаемое простирание пластов». Через некоторое время Морозов приехал ревизовать имения и проверять результаты деятельности Сереброва. «Оказалось, что составленные мною чертежи были так велики, что не умещались ни на одном из столов. Чтобы вывести меня из затруднения, Савва раскинул кальку от одного угла комнаты в другой, поставил на концах горящую лампу и несколько подсвечников и, растянувшись на полу, пригласил меня последовать его примеру. Так, ползая по занозистым половицам, мы приступили к осмотру чертежей и деловой беседе».[308]

Эти отрывки из воспоминаний в очередной раз рисуют Морозова рачительным хозяином, который вникал во все мелочи того дела, которому он посвятил всю свою жизнь — в каком бы душевном состоянии он ни находился. Но при всей важности неустанного предпринимательского труда не он прославил имя купца. На рубеже веков Савва Тимофеевич сумел покорить вторую — и очень высокую — вершину в своей жизни. Этой вершиной стало служение искусству.

До 1897 года у Саввы Тимофеевича было два главных дела — Никольская мануфактура и широкая общественная деятельность. Оба дела в той или иной степени приносили ему удовлетворение: первое — что он честно выполняет долг перед семьей, второе — перед обществом. Кроме того, общественная деятельность позволяла реализоваться его честолюбивым устремлениям. А потом одно из этих дел исчезло. В жизни купца появилась гигантская дыра. Это о Морозове Горький потом скажет устами Егора Булычова: «Жил я мимо настоящего дела». Но душевная пустота требует заполнения. Савва Тимофеевич мечтал о большом деле — таком, которое заполнило бы эту дыру, сделало бы его жизнь более яркой, более насыщенной. И таким новым — желанным — делом стал для Морозова Московский Художественный театр (МХТ).

Участие в делах этого театра — на сегодняшний день наиболее известное из деяний Морозова. Однако в жизни коммерсанта это был далеко не первый театральный «проект». Авторы множества статей и передач, посвященных меценатской деятельности С. Т. Морозова, повторяют расхожее утверждение: будто причина деятельного интереса купца к Художественному театру в его увлечении красивой актрисой Марией Федоровной Андреевой. Якобы из-за Андреевой Морозов тратил огромные средства на покровительство МХТ, в котором она работала. Однако в серьезной литературе это утверждение уже давно опровергнуто. Впервые соприкоснувшись с юным Художественным театром, Морозов увлекся отнюдь не актрисой, а самим делом и его создателями — К. С. Станиславским и В. И. Немировичем-Данченко. Этими людьми трудно было не восхищаться! Талантливые, смелые, трудолюбивые, они решили бросить вызов условностям и коренным образом перестроить все театральное дело.

Как уже говорилось, первые театральные увлечения Саввы Тимофеевича относятся к его отроческим годам. Четырнадцатилетний Морозов часто посещал московские и, вероятно, петербургские театры, знал всех первоклассных актеров, а в возрасте шестнадцати лет участвовал в постановке любительского спектакля. С годами это юношеское увлечение занимало в его душе все больше и больше места. Так, будучи председателем ярмарочного комитета, Морозов выделял деньги на организацию и проведение театральных гастролей; по его почину на Нижегородскую ярмарку съезжались лучшие труппы со всей России. Н. Г. Гарин-Михайловский с восторгом отзывался о Нижегородском театре: «В городском театре для провинции небывало художественная постановка опер… прекрасный хор, оркестр, красивый ансамбль исполнителей. Сцена живет, увлекает. Корысти, погони за деньгами нет. Там любовь, там искусство. Этот театр — один из ярких блесток выставочной жизни».

Известно также, что Морозов оказывал материальную поддержку целому ряду частных театров: А. С. Суворина в Петербурге, Ф. А. Корша и В. В. Чарского в Москве и другим. Известный драматический актер В. П. Далматов, чья игра приводила в восторг многих театральных ценителей, в том числе и Морозова, вспоминал о помощи, которую Морозов оказал московскому театру В. В. Чарского. Это произошло в начале 1894 года, когда карьера Саввы Тимофеевича круто шла в гору. Думается, уместно привести здесь отрывок из воспоминаний Дал матова почти целиком, с небольшими сокращениями.

Товариществу частного театра В. В. Чарского срочно требовалась крупная сумма, девять тысяч рублей, — иначе власти в лице обер-полицмейстера Власовского запретили бы существование театра. Треть суммы удалось добыть у известного театрального мецената С. И. Мамонтова, но у кого было попросить большую часть? «Составился совет, душой которого был известный журналист и корреспондент «Новостей» Рокшанин. Было решено просить Савву Тимофеевича Морозова… Однако Рокшанин не нашел для себя удобным являться к С. Т. Морозову одному, по весьма важным соображениям, причем он сказал:

— Надо толково сделать, не вмешивая меня в это дело, даже косвенно… Хотя если бы Далматов поехал, я бы мог его сопровождать и представить.

Все перевели умоляющие взоры на В[асилия] П[антелеймоновича].

— Почему же это ты для меня делаешь такое исключение? — осведомился я.

— А видишь ли, когда ты был в Нижнем, на ярмарке, я слышал, с каким энтузиазмом он отзывался о тебе! Восторгался! И потом сам был свидетелем, как он и Баранов после биржевого заседания уговаривали купечество идти в театр тебя смотреть.

— A-а! Вот оно что!

На следующий день, в девять часов утра, мы оба поехали к С. Т. Морозову… Появился в конце сводов представительный молодой человек с темной бородкой, во всем черном; открытая грудь смокинга ослепляла белизной манишки, и мягкие подошвы обуви отличали в С. Т. Морозове человека хорошего тона… Он любезно пожал руку Рокшанину, который представил меня.

— Ах, это вы. Очень, очень рад познакомиться. Поклонник вашего таланта. Вы мне доставили истинное наслажденье. Очень, очень приятно, — крепко пожимая руку, довольно тихо проговорил С[авва] Тимофеевич], и даже как будто краснея.

Началась «живая картина», так как Рокшанин был очень бледен, а В[асилий] П[антелеймонович] не решался просить, а С. Т. Морозов не понимал, в чем дело.

Наконец, как-то вышло так, что В[асилий] П[антелеймонович] изложил, в чем дело.

— Так вам нужны, вы говорите, пять тысяч?

— Да… Очень нужны, — сказал я. — Мы вам возвратим их Великим постом. Можете быть уверены… Эти деньги будут лежать в сохранности у Власовского… в виде залога.