Завтра я буду скучать по тебе - Хейне Баккейд

– То-то и оно, – заключаю я, сажусь в машину и завожу её.

– Что ты надеешься там найти? – спрашивает Юханнес, когда мы паркуемся на стоянке над сараями.

– Ответы, – бормочу я загадочно, вглядываясь в абсолютно спокойное море между заливом и островом.

– На какие вопросы?

– Кто эта женщина без лица. Кто убил Расмуса. Где Бьёрканг и Арнт и, может быть, подтверждение того, сошёл я с ума или нет, – объясняю я, а потом открываю дверь и выхожу.

– Ну да, – посмеивается Юханнес.

Солёный морской воздух дует в лицо, от него слегка знобит. Я бодро иду к багажнику, открываю его и снова переодеваюсь.

Через пару минут мы готовы отплыть. Юханнес ведёт лодку к обломкам причала у острова с маяком и швартуется. Я достаю моток верёвки, поднимаюсь и привязываю лодку к ржавому армированному железу, торчащему из-под земли.

Юханнес бросает на меня взгляд, когда я возвращаюсь, чтобы вытащить старого рыбака на берег.

– Что теперь?

– Главный корпус. Танцклуб в подвале. Я приехал сюда после сеанса с Мерете.

Он резко останавливается у двери в перестроенную сторожку. Оградительная лента, которую я разорвал при последнем визите, лежит скомканная у стены.

– Сеанса? Какого сеанса?

– С нами в комнате был кто-то ещё, внутри неё. Она говорила, кричала.

– В каком смысле? – Юханнес запинается и встаёт без движения в дверном проёме, пока я захожу в фойе, – это… призрак? – кричит он мне вслед.

Я останавливаюсь и смотрю на него, а в комнате шуршит пластик, и становится слышим запах старой гнили и сырости.

– Ты же знаешь, что Мерете ясновидящая?

Юханнес сплёвывает и чешет нос.

– Мне эти штучки не по душе, – говорит он и неохотно заходит в фойе, – у меня от такого мурашки по коже. Есть вещи, которым потакать нельзя.

Мы проходим мимо обшитых пластиком стен фойе и движемся к лестнице.

– Что она сказала? – спрашивает Юханнес, когда мы уже там.

– Прости?

– Ты сказал, что она разговаривала.

Я достаю листок, который мне дала Мерете, и протягиваю его Юханнесу.

– Mne hólodno, – читаю я.

– Как? – он удивлённо смотрит на меня, – как ты сказал?

– Mne hólodno, – повторяю я, – это значит «мне холодно» по-русски.

Лицо Юханнеса вдруг побледнело.

– Этого не может быть, – шепчет он и пустым взглядом смотрит перед собой.

– В чём дело?

– Нет-нет, – бормочет он почти равнодушно, держась за перила, чтобы не упасть.

– В чём дело, Юханнес? – я кладу руку ему на плечо.

– Я… – произносит он и снова обращает на меня взгляд. Его глаза широко открыты, а губы трясутся, когда он говорит, – мне просто кажется, что я уже это слышал.

– Где?

Юханнес делает глубокий вдох и снова выпрямляется. Он вытаскивает табак из кармана куртки. Первая папиросная бумажка рвётся, он достаёт новую и кладёт на неё табак.

– Было тут одно судно, – начинает рассказывать он, складывая бумагу на ладони, – русский траулер, который пошёл ко дну в начале осени, не знаю, слышал ли ты о нём?

– Бьёрканг упоминал. А что?

– У него заглох двигатель на пути в Трумсё. Был ужасный шторм, и траулер утонул. Весь экипаж выбрался на берег и в ту же ночь их отвезли в Трумсё.

Юханнес достаёт ещё одну бумажку и насыпает на неё полоску табака. Он медленно и методично крутит сигарету, пока она не принимает форму длинного цилиндра. Затем он подносит его к губам, чтобы смочить клей. Самокрутка рвётся, как только он прикасается к ней кончиком языка.

– Я слышал их по рации, – говорит он трясущимся приглушённым голосом, – сначала просто крики и вопли на русском, а потом пару коротких предложений передали по-английски, когда вышли на связь. А потом они замолчали.

– Ты знаешь, с кем они разговаривали?

– Нет. Слишком много помех на линии, а потом всё затихло, – вдруг тон его становится совсем мрачным, как будто то, что он собирается сказать, его пугает, – ровно до того момента. Тогда я это и услышал.

– Что «это»?

Он достаёт ещё одну сигаретную бумажку, пока рассказывает, и насыпает полоску табака.

– Я как раз был на улице и складывал камни на дверь подвала, чтобы ветер её не вырвал, утащив с собой всё, что внутри. Когда я вернулся домой, услышал треск из гостиной. Я снял ботинки и зашёл. Зелёная лампочка на рации мигала, как будто кто-то посылал сигнал или как минимум нажимал на кнопку вызова, но ничего не было слышно.

– Кто-то с того траулера?

Юханнес смотрит на меня. У него узкие чёрные глаза. Губы загнуты вниз.

– Я стоял перед рацией и ждал, чтобы проверить, не попробует ли отправитель снова послать сигнал. Мне стало интересно, кто это мог быть, – он смотрит на меня с этим странным выражением лица, смесь страха и изумления, – то есть, конечно, у тех, кто живёт на наших скалах, к поздней ночи немного едет крыша, и в это время суток услышать можно что угодно. Но тут было по-другому, я это чувствовал каждый раз, когда загорался зелёный свет. И вот когда я захотел ответить, то… то…

– Ну что?

– Я услышал голос, то есть, на самом деле, вплоть до сегодняшнего вечера я сам себе говорил, что в тот вечер кофе был слишком слабый, или это было то самое ощущение, которое испытываешь, когда сидишь дома один, а шторм и непогода бьются о стены; что это были просто помехи в эфире, или ветер, или вообще что угодно. Но теперь…

Я чувствую, что внутри становится холодно. Как будто мозг уже знает, что́ сейчас скажет Юханнес, и предупреждает тело, что скоро меня охватит озноб.

– Что?

– Это был женский голос, – лицо Юханнеса омрачает гримаса боли, – она шептала так тихо, что если бы не зелёная лампочка, то можно было бы легко списать это на ветер. Два слова на иностранном языке, а потом лампочка погасла, и больше я от неё ничего не слышал.

– Господи, – восклицаю я и делаю глубокий вдох, – что ты такое мне рассказываешь?

– Ты уверен, что хочешь, чтобы мы туда спустились? – Юханнес наконец зажёг свою самокрутку. Он напряжённо смотрит на меня, окутанный табачным дымом.

– Да. Я должен узнать, – отвечаю я и перевешиваюсь через перила, пытаясь увидеть, что находится снизу, где в прошлый раз была приоткрытая дверь. Граница между фантазией и реальностью находится именно там, – другого пути нет.

Мы стоим, каждый задумавшись о своём, и смотрим в темноту внизу. Юханнес докуривает и кладёт окурок в кисет. Мы последний раз обмениваемся взглядами и спускаемся.