Рука Москвы. Разведка от расцвета до развала - Леонид Шебаршин

Так что я направлялся в Берлин в самом добром расположении духа, хотя и не без некоторого волнения. Репутация восточногерманской разведки была заслуженно высокой не только в ПГУ, но и среди разведок всего мира. Официальные переговоры с коллегами представлялись делом сложным и ответственным.

Нашу делегацию разместили в пригороде Берлина. Вся атмосфера встречи и общения с коллегами была исключительно теплой, откровенной и товарищеской.

Переговоры с В. Гроссманом и его заместителями прошли по-деловому. Мы обменялись мнениями по ситуации в мире и Европе и пришли к выводу, что при всех положительных сдвигах в обстановке, в частности в области ядерного разоружения, нет оснований для того, чтобы ослаблять бдительность. Разумеется, даже не возникало вопроса о возможности снижения активности наших служб. Более того, мы отметили, что возникают новые международные проблемы, требующие нашего пристального внимания. Переговоры немецкие коллеги с моего согласия записывали на магнитную ленту, и, видимо, где-то в неразобранных архивах МГБ ГДР хранится стенограмма.

Подробные записи вели мои товарищи. Записи были обработаны и по возвращении в Москву доложены запиской ЦК КПСС и в несколько более развернутом виде Комитету госбезопасности. Во время переговоров обе стороны воздерживались от упоминания своих конкретных разведывательных возможностей, то есть не раскрывали друг перед другом агентуры. Это железное правило и условие неукоснительно соблюдалось нами во взаимоотношениях с братскими службами. Очень редко разрабатывались совместные операции по агентурному или техническому проникновению в иностранный объект. Такие операции были исключением, но не правилом. Агентура — это самое ценное достояние каждой разведки, то, без чего служба не может существовать. Наше содружество с восточноевропейскими разведками основывалось на взаимном уважении к интересам друг друга.

Немецкие коллеги не затрагивали вопроса о связях МГБ ГДР с европейскими террористическими группировками. У нас не было ни малейших оснований этот вопрос поднимать. Представительство КГБ СССР при МГБ ГДР не располагало информацией о таких связях, и, думаю, Главное управление «А» к этим делам не имело отношения. Не говорили немецкие товарищи и о деятельности ведомства Шалька Голодковского, занимавшегося тайными коммерческими операциями. Кое-что об этом было нам известно, но задавать прямые вопросы Гроссману мы сочли неуместным и нетактичным. Главное управление «А» к ведомству Шалька отношения не имело.

Ключевым событием визита была встреча с министром государственной безопасности ГДР Э. Мильке. Министр казался личностью почти легендарной. Ему исполнилось восемьдесят лет, по случаю чего он был удостоен звания Героя Советского Союза. Немецкие коллеги упоминали имя Мильке с внутренним трепетом, наш представитель Г.Ф. Титов называл его только «министр».

Министр оказался очень небольшого роста, чрезвычайно энергичным человеком, привыкшим к беспрекословному послушанию. Он говорил один, перемежая немецкий русскими фразами.

Мильке не тратил времени на дипломатические любезности. Его беспокоил усиливающийся нажим Запада на ГДР, непрерывная, изматывающая пропагандистская война против республики. Еще большую тревогу у него вызывало развитие событий в Советском Союзе. Он говорил об угрозе делу социализма, предупреждал о недопустимости утраты КПСС контроля над процессами демократизации. «Это, естественно, ваши внутренние дела, вы можете разбираться в них сами, вы сможете выжить. Но если в СССР рухнет социалистический строй, то рухнет и ГДР. Нас всех и наших детей повесят, не пощадят никого» (Мильке не повесили. Восьмидесятичетырехлетний старик заключен в тюрьму в 1990 году).

Тревога министра была вполне оправданной. Однако настораживало то, что ни сам Мильке, ни, судя по всему, его коллеги по Политбюро не пытались вглядеться в суть происходящих в ГДР процессов — экономического застоя, брожения в обществе, роста оппозиционных настроений. Имели значение только внешние факторы: пропагандистское наступление Запада и ослабление советской опоры. И то и другое было опасно, но страшнее оказывалась неспособность и нежелание стареющих политических мудрецов в СЕПГ распознать глубину изменений, происходящих в мире и их стране.

Осенью того же года я вновь побывал в ГДР на отдыхе. Тихий городок Табарц в поросших лесом горах Тюрингии, прекрасная вилла располагали к спокойным размышлениям. Покой, однако, не приходил. События развивались все быстрее, нарастал поток людей, покидающих ГДР, начинались волнения во многих городах республики. Приближающийся крах режима можно было видеть невооруженным глазом. Его видели все, кроме тех, кто должен был погибнуть под обломками социалистического строя, — руководителей СЕПГ.

В дружеском общении с иностранными коллегами разведчики избегают критики в адрес своего профессионального или политического руководства. Это не только вопрос такта. Недовольный человек уязвим, его слабая сторона фиксируется и может быть использована коллегами в своих интересах, ведь обстоятельства в нашем мире постоянно меняются. Лучше не давать поводов для искушений. Осенью 1989 года немецкие друзья отступили от этого неписаного закона. Они распознали слепоту людей, которые десятки лет вели их за собой, убедились в их полной беспомощности, с ужасом смотрели, как рушится все вокруг. СЕПГ безжалостно эксплуатировала органы безопасности и завела в безысходный трагический тупик десятки тысяч умных, дисциплинированных, преданных своему долгу людей.

Развитие событий в Восточной Европе не было неожиданным для ПГУ. Первый большой документ, который я прочитал, оказавшись за столом начальника разведки, был посвящен оценке ситуации в этом регионе. Выводы были неутешительными, шансы на выживание у союзных режимов были малы. Перестройка в Советском Союзе нанесла смертельный удар не только КПСС, но и в первую очередь всем «братским» партиям, вскрыла шаткость их внутренней опоры, органические дефекты общей для всех государственно-партийной и экономической системы.

Разведка пыталась спасти то, что возможно, сохранить отношения с восточноевропейскими спецслужбами, нащупать те области, где совпадение государственных интересов диктовало бы продолжение сотрудничества.

Наши отношения с восточноевропейскими коллегами, по меньшей мере в последние годы, были действительно равноправными и взаимовыгодными. Мы все работали на свои государства, защищали свои национальные интересы, и официальная доктрина социалистического интернационализма в нашем случае не вела к попыткам получения каких-то односторонних преимуществ. Попытки наладить многостороннее взаимодействие между разведками не были рассчитаны на то, чтобы создать некую международную суперслужбу под контролем СССР. Напротив, они должны были позволить всем нам получать максимальную пользу для своего государства. С профессиональной точки зрения дело было перспективным.

Памятником нереализовавшейся перспективы стоит в конце Ленинского проспекта великолепное современное здание, скрытое от постороннего глаза в березовой роще. Здание предназначалось для проведения многосторонних встреч, строилось оно пять лет и было завершено лишь к маю 1991 года. Представители нескольких иностранных разведок, приезжавших в Москву на переговоры с ПГУ, успели пожить в этом доме. Им будет, видимо, интересно узнать, что именно там проходили некоторые совещания заговорщиков накануне августовских событий в Москве. Круг официальных, но негласных связей ПГУ с иностранными разведками весьма широк. Профессия накладывает свой отпечаток на человека. В числе многих коллег, с которыми пришлось познакомиться в последние годы, нет ни одного, кто вызывал бы малейшее чувство неудовлетворенности. Общение с ними было полезно и неизменно приятно. Мне жаль, что не могу назвать их имен. Они работают. В отличие от меня.