«Улыбчивый с ножом». Дело о мерзком снеговике - Николас Блейк

– Вы говорили, что видели, как после инцидента доктор Боуджен и Элизабет Рестэрик шептались. Вы не слышали, что они говорили?

– Уверена, ничего существенного. Я глуховата, но умею читать по губам. Кажется, доктор Боуджен с Элизабет вспомнили бедную безумную испанскую принцессу. Но я в их лица не всматривалась и мало обращала на них внимания. А теперь, мои дорогие, у всех нас был утомительный день. С вашего позволения я удалюсь. Если захотите чашку шоколада на сон грядущий, прошу, позвоните Энни. Я счастлива, что вы приехали ко мне погостить.

Мисс Кавендиш поднялась с поразительным достоинством, поцеловала Джорджию, подала Найджелу хрупкие пальцы в тяжелый перстнях и удалилась наверх, постукивая тростью из слоновой кости.

Перед гостями, вышедшими из машины, которую послал за ними Хэйуорд Рестэрик, Истерхэм-Мэнор предстал величественным, мрачным зданием на фоне темноты ночи. Найджелу пришлось поверить Клариссе Кавендиш на слово, что дом был построен в правление королевы Елизаветы и с тех пор мало изменился. Королеве-девственнице и ее подданным, думал он, никогда не приходилось иметь дело с вынужденным затемнением. Машина почти неслышно отъехала и тут же скрылась в темноте. Парадная дверь отворилась. Истерхэм-Мэнор был, по всей очевидности, из тех домов, где парадная дверь отрывается еще до того, как постучишь молотком или позвонишь колокольчиком. Вероятно, их ожидает превосходный обед. Найджел сжал локоть жены, и они поспешили переступить порог; дворецкий тут же закрыл за ними дверь.

Горничная повела Джорджию и мисс Кавендиш наверх снять накидки. Для мисс Кавендиш это оказалось большим мероприятием. Невзирая на заботливость хозяина, пославшего за ними машину, и короткий путь от двери ее дома до двери Мэнора, она укуталась так, словно собралась в арктическую экспедицию: надела шляпку, шубу и кожаную куртку для гольфа поверх вечернего платья, а под него – шесть или семь нижних юбок, так что теперь казалась почти кругленькой.

Пока дамы избавлялись от верхней одежды, Найджелу представился случай рассмотреть холл, в котором его оставили. Холл оказался настолько просторен, что если бы его перенесли на Всемирную выставку, он занял бы заметную ее часть и был бы теплым, как утренний тост («жена-американка, центральное отопление, уйма наличности», – сказал себе Найджел). Воображение вошедшего поражала царившая там елизаветинская атмосфера: огромные сундуки из дуба и кедра, тростниковые циновки, на стенах – железные кольца для факелов и гербы. Как раз такого рода холл Шарлотта Рестэрик, вероятно, описала бы словами «ты не поверишь, какой миленький».

Нет сомнений, именно так она и говорила, подумал Найджел несколько минут спустя, когда миссис Рестэрик, облаченная в золотую парчу, спускалась вниз по лестнице приветствовать гостей. Он едва удержался от того, чтобы обратиться к ней «миссис Риттенхаус» – так она походила на статную и лукавую хозяйку, третируемую братьями Маркс в мюзикле «Укротители».

– Как мило, что вы пришли, Кларисса! – огласила она холл звучным, как рев оленя, голосом. – А это знаменитая Джорджия Стрейнджуэйс! Хэйуорд, разве я не говорила, что умираю от желания познакомиться с миссис Стрейнджуэйс?

С благовоспитанным бормотанием и дергая себя за усы, вниз спустился и Хэйуорд Рестэрик.

– Мое почтение, – пробормотал он. – Выдающаяся женщина. Читал ваши романы.

– Какие же мужчины провокаторы! – лукаво воскликнула его жена. – Миссис Стрэнжуэйс не романистка, Хэйуорд. Она – путешественница, ты же сам знаешь. Добро пожаловать в Истерхэм-Мэнор, мистер Стрейнджуэйс. Думаю, психологические исследования – это очень миленько. Хэйуорд, шерри! Бедняжки насмерть замерзли. А теперь, миссис Стрейнджуэйс, позвольте познакомить вас с мистером Дайксом. Уилл Дайкс, ну, вы сами знаете, пролетарский писатель. Уверена, у вас очень много общего. Джунис, это мистер Стрейнджуэйс, который все выяснит про нашего призрака. Мистер Стрейнджуэйс, мисс Эйнсли.

Наконец раздался звук гонга, почти такой же внушительный, как бой Биг-Бена, но не слишком успешно соперничающий с раскатами голоса миссис Рестэрик. В холл вошли еще двое: один – худощавый и загорелый – двигался походкой атлета, другой – бородатый и с желтоватым лицом – уныло, ссутулившись. Их представили как Эндрю Рестэрика и доктора Денниса Боуджена. И тут среди общего фона разговоров прозвучал, как звон сосульки, голосок Клариссы:

– Где Элизабет? Разве ее сегодня не будет?

Этот невинный вопрос вызвал неожиданную реакцию. После него на мгновение воцарилась такая тишина, от которой у Найджела по спине пробежали мурашки, словно Кларисса выдвинула непростительное обвинение. Он заметил, как обитатели поместья тайком поглядывают друг на друга, словно чтобы оценить воздействие вопроса мисс Кавендиш на соседей. На долю секунды все будто бы застыли в беспомощной нереальности кошмара. Наконец хозяйка произнесла:

– Так жаль, но Элизабет не здорова. У нее случился один из ее приступов, и сегодня она не сможет спуститься. Такое для нее разочарование. Как она, доктор Боуджен?

– Пульс еще немного учащенный. Но, надеюсь, завтра мы уже сможем ее поднять.

Голос врача звучал мягко, лился как масло на взбаламученные воды, и по праву его реплика должна была бы положить конец неприятной ситуации, но Кларисса Кавендиш сказала:

– Слишком много коктейлей. Вам бы следовало запретить ей пить их. Они подтачивают человеческий организм.

Возмутительное замечание. И вдвойне возмутительное – подумал Найджел – из уст мисс Кавендиш, которая казалась воплощением церемонности и такта. Однако члены семейства Истерхэм-Мэнор восприняли его благожелательно. Это показало, что у мисс Кавендиш более тесные отношения с ними, чем представлялось ранее. Ее замечание не усилило, а рассеяло напряжение, хотя Найджел отметил, что оно никак не соответствует характеру пожилой дамы. Кое-кто из собравшихся снисходительно рассмеялся, а Эндрю Рестэрик сказал:

– Мисс Кавендиш, вы неисправимы. Думаю, вы предпочли бы, чтобы мы накачивались шерри или кларетом, чем попивали рюмочку джина или рома с содовой.

– В мое время, – живо откликнулась мисс Кавендиш, – джин пили только самые низы. Пенни за четвертушку. Как говорилось, за пенни – на небе, за два – в могиле.

И снова у Найджела пробежал по спине холодок – так жутковато прозвучали слова «в мое время». Они свидетельствовали об эпохе двухвековой давности, столетии, пережитком которого могла быть прямая как свечка, облаченная в цветастое платье и окутанная аурой изысканной учтивости Кларисса Кавендиш.

– Пенни за четвертушку! – воскликнула мисс Эйнсли. – Вот это были деньки! Но я думала, четвертушками только хлеб продавали, четвертовали буханки. Откуда еще такое словечко?

Мисс Кавендиш с немалым презрением осмотрела через лорнетку раскрасневшуюся, нервозную молодую женщину, однако не удостоила ее ответом. Зато Уилл Дайкс бросил негромко: