На горизонте горело зарево - Игорь Надежкин

затем устроился на рудник. Каждый его день заканчивался тем, что он пьяным засыпал в своей квартире. Своего образа жизни он не изменил даже после начала войны. Только расписался со своей подругой, чтобы она могла получить компенсацию, на случай если его мобилизуют на фронт.

Глава 14

Пожалуй, в зиме и впрямь есть что-то чудесное, но понимаешь это, только когда становишься старше. С приходом ее всегда становится легче. Не важно, что было вчера. Все растворяется в бесконечном белом просторе и тихо плывет в пустоте, звеня на морозе, и стоит беспокоиться только о том, чтобы ноги были в тепле. А на душе отчего-то спокойно.

Декабрь в тот год выдался мягкий. Весь день напролет детвора кружила по улицам, краснощекая и кричащая, с взмыленными вихрами волос, торчащими из-под шапок. В дни снегопада город расслаблялся и жил не спеша, осыпаемый крупными хлопьями. В ясный же день солнце светило игриво, совсем по-весеннему и порой, просыпаясь утром, трудно было поверить, что за окном сейчас резвится мороз.

Работу в книжном я все-таки бросил, не в силах выносить ежедневное безделье, и вскоре устроился дорожным рабочим. С семи до пяти, вырядившись в оранжевый комбинезон, я орудовал лопатой на автострадах или, усевшись в кузове старого грузовика, слушал истории ребят из моей бригады. Конечно, работа была не из легких и к вечеру, когда бригадир объявлял об окончании смены, сил хватало только на то, чтобы добраться до автобуса, который вез нас домой, но я был доволен.

Мне нравились люди, которые меня окружали. Марк Юров — низкорослый парнишка, который знал обо всем, что творится в округе, и охотно делился с нами, всегда приговаривая: «Ну, мне-то откуда знать, как было на самом деле. Я почем купил, по том и продал». Леонид Гарипов — высокий мужчина, к которому уже подбиралась старость. Тихий и вежливый. Всегда приглядывал за нами спокойным, расчетливым взглядом. И Григорий Цуканов — отставной прапорщик, ветеран двух войн, живший теперь в небольшом домишке в сорока километрах от города. Он был молчалив и серьезен, с зычным голосом и чинной выправкой, которую не смогли ослабить даже годы. Каждое утро он начинал с солдатского анекдота, над которым никогда не смеялся. А иногда, приходя на смену, садился от нас поодаль, и застывал с холодным взглядом, глядя куда-то вверх, и долго молчал. Когда я впервые увидел его таким, Гарипов сказал мне: «Не обращай внимания. Завтра снова будет рассказывать анекдоты», — и добавил в полголоса: «Он всегда такой, когда снится война».

Понемногу все приходило в порядок. Жизнь вновь стала однообразной и тихой. После работы я ехал к Свиренко и Кат. Пытался хоть чем-то себя занять. Подумывал найти деньжат и на праздники уехать в Петербург. И так три недели подряд. А потом начались снегопады. Снег валил с утра до ночи. Расчищать приходилось километр за километром, и, стоило только откопать дорогу, как тут же все заметало по новой. Бригадиры были готовы загнать нас до кровавого пота, но не могли справиться со стихией. Квартал за кварталом, город застревал в сугробах. Каждый раз, просыпаясь утром, я надеялся, что метель уже закончилась, но снег все падал и падал. К концу недели я так измотался, что готов был не выходить на смены, и лишь мечтал хорошенько выспаться. И тут наступила оттепель. Я и подумать не мог, что однажды буду так счастлив увидеть слякоть и грязь. Все мы смогли наконец-то расслабиться. Но радость моя была недолгой. Вместе с оттепелью вернулись беспокойные мысли.

Глава 15

Вскоре после окончания снегопадов нас прикрепили к бригаде городской эксплуатационно-дорожной службы для помощи в расчистке транспортной сети. Держались мы вчетвером и в дела остальных старались не вмешиваться. Делали, что велено, и ждали, когда нас переведут обратно. Но управление не торопилось. Мы не были против — работать здесь приходилось меньше.

Однажды, когда я курил, умостившись на борту снегоуборочной машины, ко мне вдруг подсел Цуканов.

— Смотри, как выкручивается, — метрах в двух от нас на земле извивался дворовый щенок. Он повизгивал, кружась в пыли. — Значит, скоро ударят морозы.

— Опять вернут на объездные?

— Юров говорит, мы здесь до января. Боятся, что снова повалит снег.

— Ну, если так говорит Юров…

— Я ему хлеба кинул, — мужчина вновь указал на щенка. — А он и ухом не повел. Разборчивый, сволочь. Был у меня пес когда-то, так он все команды знал. Я ведь в детстве хотел дрессировщиком стать. А ты?

— А что я? Могу лапу дать. Могу мертвым притвориться, — Цуканов рассмеялся.

— Кем мечтал стать?

— Скажу, не поверишь.

— Так кем же?

— Бегущим быком.

— Быком? — удивился он.

— Видел когда-нибудь, как несется галопом бык? — Цуканов покачал головой. — Мне было тогда лет пять. Ехал куда-то со своим дедом, уже не помню, куда. А бык бежал вдоль дороги. Люди махали руками, пытались остановить его, а тот знай себе мчался. Сила, мощь и бесконечная грация, словно то был скакун лучших мастей. Вот только жеребец несется туда, куда его гонят, а бык… Черт его знает, куда он бежал. Что-то в голове его бычьей заставило сорваться с места, и ничто уже не могло преградить ему путь.

— Разве это мечта?

— По мне так ничем не хуже других.

— Ну, так беги. Зачем же ты топчешься здесь?

И он ушел, сохраняя холодную чинность. А я так и не смог понять, почему он решил завести этот разговор. Лишь оглянулся вокруг и вдруг спросил сам себя: «А что я вообще здесь делаю?». И тут все словно лишилось смысла: люди, автомобили, дома, магазины, что мерно блестели витринами. Расчетливый будничный темп и клетушки городских кварталов. Все это было мне чуждо.

В тот вечер, закончив смену, я не пошел домой, а долго еще бродил по городу. Пытался найти что-нибудь, что связало бы меня с жизнью, которую я вел, и с тем, к чему так привык и так стремился. Но нашел лишь чистое звездное небо.

Лишь тем вечером я смог признаться себе, что многие годы жил в плену иллюзий. Мы все там жили — я, Свиренко, Анохин, Кат, Мирош и остальные. Нам оставалось лишь бежать от реальности до тех пор, пока не выбьемся из сил, зная, что она сметет нас всех.

Смириться с этим было трудно, как и отпустить мечту, о которой мы грезили много лет. Непросто избавиться от тех идей, которые казались нам единственно верными, и принять тот факт, что все мы жестоко ошибались. В тот