Зигги Стардаст и я - Джеймс Брендон

Он целует меня в шею, утыкается носом в загривок.

– Уэб? – еле слышно шепчу.

Приподнимает голову:

– Да?

– Ты проснулся?

– Я и не засыпал.

– Правда?

– Правда.

– О…

Каждое слово следует за предыдущим так, словно мы договариваем их друг за друга. Я будто слышу его мысли в собственном сознании, выговариваю его слова собственным ртом.

Он снова притирается лбом к моей шее.

– Ты разговаривал во сне, – говорит Уэб.

– Правда?

– Да.

Мои глаза закрыты, но кажется, мы смотрим друг на друга, как тогда, на вершине утеса.

– И что говорил?

Не отвечает.

Открываю глаза, смотрю на домотканое полотно, висящее вместо двери.

– Он причинил тебе боль? – спрашивает Уэб.

– Кто?

– Хэл.

Лицо вспышкой мелькает передо мной в темноте: искаженное, изуродованное, голодное. Он наверняка знает, где я. Интересно, уже рассказал папе? Может, уже идет сюда… Нет. Он выжидает. Иначе был бы уже здесь. Может, я достаточно сильно ему врезал. Закрываю глаза, дергаю головой, пытаясь освободить ее от мыслей.

– Нет, а почему ты…

– Ты все время повторял его имя, просил перестать…

– Он не навредил мне. Нет, правда. Не в этом смысле.

– Что он с тобой делал?

– Ничего. Просто… пытался запугать, вот и все.

– Почему?

– Потому что… он видел нас той ночью.

Уэб молчит. Я не могу рассказать ему о том, что едва не случилось. И не стану. Ни за что. Мне слишком стыдно. И к тому же его гнев вылетит торпедой, и любая концовка, которую я могу придумать к этому сценарию, хорошей не будет.

– Помоги мне бог, если он хотя бы пальцем до тебя дотронется…

Вот, ясно?

Поворачиваюсь на бок, чтобы видеть его: глаза сверкают огнем, точно хвосты кометы. Когда они так близко, все мои нервные окончания занимаются пламенем. Меня прошивает электрический разряд. Но я и глазом не моргну.

– Он меня не тронул. Слышишь? И можно, мы не будем сейчас о нем говорить? Пожалуйста!

Всматривается в меня. Пристальным, тяжелым взглядом. Потом целует местечко между моими бровями.

– О чем хочешь поговорить? – спрашивает, снова устраиваясь на подушке.

– Мне не следует лежать с тобой в постели. Что, если кто-то войдет? Что, если нас поймают?

– Не поймают. Их и ураганом не разбудишь. Кроме того, они уже знают про меня и не…

Я даже сажусь на постели.

– Знают?!

– Ага…

– Когда ты им сказал? Как они узнали?

– В прошлом году. Первый парень, с которым я целовался… кончилось это нехорошо. Я прибежал домой в таком гневе, что пробил кулаком пару дыр в стене.

– О…

– И тогда рассказал. Все. Наверное, они с самого начала все про меня знали. С их точки зрения, это хорошо…

– Хорошо?!

– Давай просто полежим и…

– Как это может быть хорошо, Уэб? Расскажи мне. Пожалуйста.

Он вздыхает, запускает пальцы в мои волосы.

– Не знаю, наверное, когда-то мой народ почитал людей вроде меня. Очень давно, целую вечность назад. Люди думали, что мы обладаем особыми целительскими способностями или чем-то в этом роде… вроде как в каждом из нас пляшут сразу два духа – мужской и женский…

– Серьезно?

– Они считают это особым даром.

– Даром?

– Ага… Иди сюда, ложись обратно. – Он обвивает руками мою талию; я приникаю к нему, игнорируя жжение.

Дар? В моем мире это всегда было проклятием. Проклятием, которое невозможно снять. Единственным моментом, когда я увидел слова «гей» и «хорошо» вместе, был снимок в журнале «Interview», который подарила Старла в тот день, когда сказала, что уезжает. Но я никогда не думал, что это на самом деле возможно. Не в нашем мире…

Может, это… в смысле, я знаю, что неизлечим, но может быть… это… хорошо…

Мы лежим и смотрим в потолок. Наши мысленити взлетают к небесам, всасываясь в пятно от воды на потолке, которое напоминает черную дыру. Может, это вход в иное время, в параллельную вселенную… Потому что быть с ним здесь, в его объятиях… это…

– Хочешь, расскажу историю? – шепчет он.

– А разве ты не устал?

– Ты шутишь, приятель? Уснуть здесь, с тобой, вот так? Нет шансов!

Я прижимаюсь к его груди. Лежим, соприкасаясь лбами, улыбаясь, и на какой-то миг я чувствую, что настолько счастлив, словно мы только что открыли новую планету.

– Тогда ладно. Расскажи.

– Это хорошая история. Думаю, тебе понравится.

Он стирает со лба испарину, и я, не думая, беру его руку и вытираю ее о свою щеку. Понятия не имею, почему я это делаю, но он, кажется, не обращает внимания.

– Жил да был на свете гневливый мальчик, и приснился ему сон, где он плавал в озере, имевшем форму разорванного сердца, глядя на звезды. И звезды начали падать с неба. – Уэб медленно проводит пальцами по моим щекам. – Оказавшись на земле, они превращались в белых пауков, которые принялись водить вокруг мальчика хороводы. – Его пальцы легонько щекочут шею, руки, грудь. – И, танцуя, плели паутину – пока мальчик не оказался с ног до головы в коконе, как в ловушке. Он звал на помощь, но никто не приходил. Пока… – С тихим «пуфф» Уэб резко растопыривает пальцы над моим лицом. – Пока с неба не упала еще одна звезда и не превратилась в другого мальчика, раскрашенного цветными полосами, который улыбнулся и сказал: «Я пришел». Потом вытащил опутанного коконом на берег и стал осторожно разматывать нить за нитью. – Делает вид, что вытягивает мысленити из моего лба и пускает их по ветру. – Когда он стал бросать эти нити в воду, те начали латать разорванное озеро, сшивая его стежок за стежком, пока последняя нить, освободившая мальчика, не была брошена в воду. Она восстановила разорванное сердце до конца. Навсегда.

Его ладонь опускается мне на грудь.

Не шевелимся.

– Это конец истории? – спрашиваю я.

– Нет. Только начало…

– Уэб?

– Да?

– Поцелуй меня.

Его губы падают в мои, и – БАДАМ – из нас вырывается вспышка яркого белого света, настолько яркого, что я слепну навсегда. И мы сплетаемся в одно целое…

Он ласкает мои щеки, покрывает быстрыми поцелуями ресницы, а когда добирается до лба, останавливается.