Искушение прощением - Донна Леон

Гриффони она даже не удостоила взглядом. Спросила у Брунетти:

– Это понятно?

– Да.

– Родители моего мужа умерли от рака с разницей в шесть лет. В обоих случаях смерть была очень страшной и очень долгой. – Помедлив, профессоресса продолжала напряженным, бесцветным голосом: – Работодатели так ценили Туллио, что давали ему отпуск и разрешали работать, находясь в Венеции. Но в обоих случаях все заканчивалось тем, что времени на полноценную работу у него не оставалось и он увольнялся, чтобы заботиться о родителях, пока мы жили на мою зарплату.

Она посмотрела на полицейских, чтобы убедиться, что они следят за рассказом.

– Туллио делал то, что считал правильным, я – тоже. С третьей фирмы он уволился, потому что сын владельца попросил его сделать что-то незаконное, а офисы четвертой перенесли в Шанхай, куда мой муж ехать отказался.

Ее взгляд заметался между визитерами. Брунетти выдержал его, Гриффони – нет.

– Школа Альбертини. Кто ее оплачивает? – спросил Гвидо, разыгрывая последнюю карту и заранее зная, что этот ход провальный.

– Его тетя, – ответила профессоресса Кросера, и на этот раз с явной неприязнью. – Так что можете отказаться от версии, что мой муж растратчик, или кем там еще вы его считали.

Она встала и направилась к выходу. Брунетти и Гриффони, не глядя друг на друга, последовали за ней. Профессоресса Кросера закрыла за ними дверь.

Все это Брунетти рассказал Паоле после ужина. Жена слушала молча, потягивая травяной чай, который они сегодня предпочли кофе и граппе. Она сидела на софе: ноги – на полу, на коленях – чашка с блюдцем. Брунетти устроился в кресле напротив и предпочел пить из кружки.

– И ты не навел заранее справки у его работодателей? – спросила Паола.

Отказываясь отвечать, Брунетти помотал головой.

После паузы Паола сказала:

– Я очень сочувствую Элизе.

– Я подумал, что лучше рассказать тебе об этом, – отозвался Гвидо. – Она может…

– Да, может, – согласилась Паола. – Я бы обиделась. – И, немного помолчав, спросила: – Что ты сделал?

– Когда?

– Когда она вас выставила.

– Позвонил синьорине Элеттре и попросил проверить даты смерти родителей Туллио Гаспарини, а потом связаться с двумя его первыми работодателями и уточнить показания профессорессы.

Паола вздернула подбородок.

– Ты сделал это только сейчас? – спросила она.

– Да, – сказал Брунетти.

Паола долго над этим размышляла, но комментариев не последовало. Наконец она спросила:

– И?

– Она сказала правду.

– Элиза обычно говорит правду, – позволила себе заметить Паола. – И что теперь?

– Собираюсь побеседовать с доктором Донато.

– Чего ты ждешь от этого разговора?

– Хочу посмотреть, как он отреагирует, когда я скажу, что синьор Гаспарини знал о купонах.

– Зачем говорить, что вам это известно?

– Чтобы он понял, что мы усматриваем здесь связь с нападением на Гаспарини.

– А ты не подумал, что насчет Донато вы также можете заблуждаться?

– Донато раздавал купоны многим, тут ошибки быть не может, – сказал Гвидо, отдавая себе отчет в том, какое это облегчение – знать что-то наверняка.

– В мире от этого мало что изменится, Гвидо, – сказала Паола, взмахнув рукой, словно чтобы прогнать эту мысль. – Ну сколько, по-твоему, он может заработать на этих купонах за год?

– Было бы проще поверить, если бы он зарабатывал много? Это ухудшило бы картину?

– Нет, Гвидо, не ухудшило. Хотя есть же такое понятие, как степень вины.

– Но ты не согласна?

– Он, конечно, поступает непорядочно, заставляя стариков тратить ежемесячно сотни евро на косметику. – Тут Паола была бескомпромиссна. – Кражи и мошенничество стали так привычны, что мы уже готовы махнуть рукой, если злодеяние кажется мелким, как будто это и не преступление вовсе. И уже есть закон о том, что приговоренные менее чем к трем годам не обязательно садятся в тюрьму, верно?

Брунетти кивнул.

– В общих чертах да.

Его жена немного помолчала, но когда он собрался что-то сказать, перебила его словами:

– Возьмем Антигону, которую ты как раз читаешь. Кто прав? Антигона? Креонт? Поступок девушки никому не навредил, так, может, нужно было закрыть на это глаза? Антигона говорит, что следует закону, данному богами, что похоронить брата – это ее святой долг. Так, может, она вправе нарушать людские законы?

Брунетти ничего не сказал. У него не было ответа, как не было его и у автора пьесы. Устами героев Софокл задает вопросы, предлагает читателю подумать и ответить самому, если, конечно, хватит смелости…

Паола между тем продолжала:

– Если бы Антигона решилась похоронить не одного брата, а двух, трех – был бы ее поступок смелее и благороднее? Или, с точки зрения Креонта, ее преступление в два или три раза тяжелее?

Брунетти вскинул руки, показывая, что не знает.

– Поэтому нам так нравятся романы, – удивила его Паола. – В большинстве случаев автор нам все объясняет. Рассказывает, почему персонажи поступают так или иначе. И мы привыкли к этому голосу, говорящему, что нам думать.

– Но тебе, похоже, это не нравится, – сказал Брунетти.

– Не нравится. Слишком уж легко. А в итоге совсем не так, как в жизни. Фальшивка.

– Потому что…

– В жизни нет «голоса за кадром». Она полна вранья и полуправды, и мы никогда ничего не знаем наверняка, даже если думаем иначе. И мне так нравится больше.

– То есть получается, фикшн[85] – это фикция? – спросил Брунетти.

Паола какое-то время изумленно смотрела на него. Потом запрокинула голову и смеялась до тех пор, пока у нее из глаз не брызнули слезы.

На следующее утро, не успел Брунетти войти, как молодой дежурный офицер отсалютовал ему и сообщил:

– Дотторе, синьорина Элеттра просила передать, чтобы вы сразу же к ней зашли!

Комиссар поблагодарил его и стал подниматься по лестнице, прикидывая, что еще нового и интересного раскопала секретарша со вчерашнего полудня. Спал Брунетти плохо, полночи ушло на внутренние дебаты: почему подозрения насчет Гаспарини, – которые, как он видел теперь, базировались исключительно на отчаянном желании найти мотив нападения, – так стремительно вырвались из-под контроля? И не согласие ли Вианелло его подстегнуло, сделало опрометчивым? Гвидо где-то читал, что в группе себе подобных мужчины ведут себя гораздо агрессивнее. Они с Вианелло стали такой группой? А их мысли – незаконными? Вполне возможно.