Лара. Нерассказанная история любви, вдохновившая на создание «Доктора Живаго» - Анна Пастернак

«А в субботу, двадцать пятого октября, началось»,[482] – писала Ольга. Московское радио сразу же заявило, что «присуждение Нобелевской премии за весьма посредственную работу», такую как «Доктор Живаго», есть «враждебный политический акт, направленный против советского государства». Целых две страницы субботнего номера «Литературной газеты»[483] были посвящены обличению Пастернака. Эта газета полностью опубликовала обвинительное письмо 1956 года, извещающее об отказе в публикации и написанное редакторами «Нового мира», наряду с передовицей и открытым письмом от редакции самой газеты. В числе обвинений были следующие: «…Житие злобного обывателя… откровенно ненавидит русский народ… мелкое, никчемное, подленькое рукоделие, злобствующий литературный сноб…» Многие москвичи впервые узнали из газеты и о «Докторе Живаго», и о Нобелевской премии. Тираж газеты, 880 000 экземпляров, разошелся за пару часов. Воздействие премии на общественное мнение москвичей, особенно в среде интеллигенции, было громадным. Премия стала «единственной темой» разговоров в столице. Избрание кардинала Анджело Ронкалли папой римским, смерть в Ленинграде видного физиолога Леона Орбели, даже присуждение Нобелевской премии в области физики трем советским ученым – ни одна из этих новостей не была избалована таким вниманием.

«Спонтанные» протесты против Пастернака устраивались в Литературном институте имени Горького, напротив здания Союза писателей на улице Воровского – тщательно срежиссированные спектакли, с обязательным для студентов посещением по распоряжению ректора. Позиция, которую молодые люди займут по отношению к Пастернаку, говорил он, станет для них лакмусовой бумажкой. Студентам было приказано прийти на митинг и подписать письмо в «Литературную газету» с обличениями писателя. По словам Ирины, которая училась в этом институте, «по комнатам общежития ходили с подписным листом, причем выбирали самые поздние часы, когда все должны быть дома». Но даже при таких мерах только чуть больше трети из трехсот студентов подписали подметное письмо. «Не желавшие участвовать в этой гнусной акции[484] запирались, отсиживались на кухне, в уборной. Моя подруга Алька попросту выгнала их [агитаторов] из комнаты. Но не все могли себе это позволить». Тем временем в Ленинграде трое отважных студентов вывесили транспарант «Да здравствует Пастернак!» на набережной Невы.

Сама демонстрация являла собой «жалкое зрелище». На нее пришло всего чуть больше двух десятков человек. Они принесли с собой плакаты и прислонили их к стене здания Союза писателей. Один из плакатов представлял собой антисемитскую карикатуру: на нем был изображен Пастернак, тянущийся к мешку с долларами искривленными, жадными пальцами. На другом была надпись: «Иуда, вон из СССР!»

В воскресенье, 26 октября, все газеты полностью перепечатали материалы, которые накануне вошли в номер «Литературной газеты». «Правда», официальный печатный орган КПСС, опубликовала статью со злобными личными нападками на Пастернака, написанную главным «мясником» газеты, Давидом Заславским. 78-летнего пенсионера Заславского вновь привлекли к работе – надо было устроить разнос Борису. Заголовок статьи был броским: «Шумиха реакционной пропаганды вокруг литературного сорняка». Заславский объявлял: «Смешно сказать,[485] а ведь этого своего доктора Живаго, морального урода, отупевшего от злобы, Пастернак выдает за «лучшего» представителя старой русской интеллигенции. Это поклеп на передовую интеллигенцию, столь же нелепый, как и бездарный… Роман Пастернака – это реакционная публицистика низкого пошиба».

«Роман, – продолжал он, – был сенсационной находкой для буржуазной реакционной печати. Его подняли на щит самые отъявленные враги Советского Союза, мракобесы разного толка, поджигатели новой мировой войны, провокаторы. Из явления как будто бы литературного они пытаются устроить политический скандал с явной целью обострить международные отношения, подлить масла в огонь «холодной войны», посеять вражду к Советскому Союзу, очернить советскую общественность. Захлебываясь от восторга, антисоветская печать провозгласила роман «лучшим» произведением текущего года, а услужливые холопы крупной буржуазии увенчали Пастернака Нобелевской премией». Статью Заславский завершил такими словами: «Раздутое самомнение обиженного и обозленного обывателя не оставило в душе Пастернака никаких следов советского достоинства и патриотизма. Всей своей деятельностью Пастернак подтверждает, что в нашей социалистической стране, охваченной пафосом строительства светлого коммунистического общества, он – сорняк».

Александр Гладков в тот день сидел в московской парикмахерской на Арбатской площади и услышал, как статью Заславского зачитывают по радио. «Все слушали молча,[486] я бы сказал, с каким-то мрачным молчанием, только один развязный мастер стал вслух рассуждать о том, какую сумму получит Пастернак, но к нему никто не присоединился, и он тоже замолчал. С утра на душе лежала какая-то тяжесть, но молчание это меня ободрило. Я знал, что для Б. Л. тяжелее всего не суровость любых репрессий, а пошлость обывательских кривотолков».

Когда Ирина прочла эти ядовитые нападки, она подумала: как хорошо, что Борис нечасто читает газеты:

«Вся эта чудовищная дешевка[487] уязвляла и ранила его до глубины души – он не мог относиться к ней свысока, презрительно, как мы. Вполне возможно, он принимал всю эту жуткую грязь к сердцу и пытался в отчаянной (и комической) манере оправдать свои поступки перед собой и всеми остальными.

Я часто замечала – и это было особенно очевидно в то время, что он был неспособен воспринимать иронический взгляд на вещи, которые казались другим почти что абсурдными. Например, кто-то попытался развеселить его в те дни, рассказав об услышанном разговоре между двумя бабами в метро: «Что ты на меня кричишь, – говорила одна другой, – что я тебе, живага какая-нибудь, что ли?»

Потом, пересказывая эту историю нам, БЛ изо всех сил делал вид, что находит ее ужасно смешной, но лично я чувствовала – а у меня в те дни прорезалась необыкновенно сильная способность проникать в его чувства, – что на самом деле все это было очень болезненно для него».

Ирина сразу же отправилась в Переделкино с двумя молодыми друзьями-писателями из Литературного института, Юрой и Ваней. Было ясно, что Пастернака станут преследовать, что против него развязана «охота на ведьм», и невозможно было предсказать, чем она может кончиться. Иринины друзья, «испуганные и негодующие», тем не менее горели желанием помочь.