Мы – кровь и буря - Кесия Люпо

Судья обратился к собранию во второй раз.

– Констанция Рэтбоун обманула всех вас. – Он перевел взгляд на Мудрецов, и глаза его сузились. – И вы это допустили. Констанция открыла свою предательскую сущность. Она – чародейка и самозванка. А брат ее поддержал все ее злые помыслы, – добавил судья, крепко сжав плечо Уинтона.

Констанция наблюдала, как юноша пытается подавить дрожь.

– А теперь властью, данной мне королем, я провозглашаю смену власти в Княжеском лесу. Правление Рэтбоунов окончено. Многие годы я правил герцогством, будучи судьей. А теперь… – Он надавил на плечо Уинтона, чтобы тот опустился на колени. – Я стану герцогом.

Подняв корону, он надел ее на голову и повернулся к Констанции. С легкой улыбкой он сжал пальцы в латной рукавице и кивнул своей страже.

– Бросьте ее в темницу.

Констанция не понимала, что происходит: ее то ли тащили, то ли несли. В тот момент ей казалось, что она плывет.

Все кончено. Теперь она никогда не отыщет сердце заклинания.

* * *

Несколько часов спустя Констанция сидела в своей камере, слушая, как в лужу на полу капала вода.

Кап.

«Я потерпела неудачу».

Кап.

«Я никогда не найду сердце заклинания».

Кап.

«Я никогда не выполню великую миссию своей судьбы».

Сквозь высокие окна без стекол в сырые камеры сочилось грозовое облако, образуя на полу зеленоватые, ядовитые пятна. Свет мерцал в этих лужах, как дразнящий змеиный язык.

«Как я могла не заметить его рукавицу? Как я могла попасть в ловушку? Как я позволила себя провести?»

Констанция не заглушала в себе магические ощущения. Она чувствовала свою неуправляемую силу, которую приручала долгие годы с помощью дисциплины и учебы. Она чувствовала присутствие Митриса: тонкая, как паутина, нить связывала ее магию с верой и удерживала на месте, привязывая к изменчивому богу, которого она никогда не понимала, но чья сила казалась безоговорочным благом для ее морали.

Исследуя камеру, Констанция ощутила, что на решетку наложено заклятье: красное, горячее и жесткое, как солнечный свет на сухом песчанике. Подобное мог сотворить только человек, который не умел обращаться с магией, а украл ее. Судья. За пределами камеры ее собственные фиолетовые чары так и держали Торна в заключении. Продолжив поиски, она нашла грозовое заклинание. Оно повисло над горой, как необъятная сеть, опутав все вокруг влажными, заряженными электричеством нитями. Настоящий шедевр. Констанция настолько сильно сжала кулаки, что искра магии сама по себе вырвалась из одной руки и отскочила в другую.

«Спокойно».

Она сделала глубокий, дрожащий вдох.

Ксандер лежал без сознания в соседней камере. Его лицо было необычайно бледным, а дыхание стало поверхностным. Констанция знала, что грязные шелка скрывают от глаз его тело, покрытое синяками. Из раны на голове сочилась кровь, придавая волосам темный оттенок. Судья спустил всю свою ненависть на Мастера Меча и его людей. Те, кто остался в живых, томились в камерах. Их не было видно, но они были здесь: иногда до девушки доносились кашель, стон и мучительные вздохи.

Напряжение давило на глаза, но Констанция держалась и не плакала. Мысли вернулись в храм Митриса в те первые годы, когда ее учили цене слез. Хладнокровные лица наблюдали в тайной комнате, как Верховная жрица била ее кнутом. Старые шрамы до сих пор причиняли ей боль.

«Лицо твое скрыто за маской». УДАР ХЛЫСТА.

«Твои эмоции нельзя прочитать». УДАР ХЛЫСТА.

«У тебя нет эмоций». УДАР ХЛЫСТА.

Покачав головой, Констанция постаралась выбросить из головы эти мысли. Сейчас нужно вновь обрести решимость и сосредоточиться на том, как решить проблемы. Но ее кипящий разум не мог сфокусироваться под грузом горького разочарования.

Неужели спустя долгие годы это действительно случилось? Констанция прижала пальцы к вискам, не желая признавать поражение.

В камере напротив молча у стены лежал доктор Торн. С тех пор как несколько часов назад Констанцию посадили под стражу, лекарь так и не поднимался. Грудь его прерывисто вздымалась и опускалась. Спустя некоторое время он все же пошевелился и сел. Констанция заметила внезапный блик. С напряженным от боли лицом Торн прислонился спиной к стене – и тогда блик превратился во вторую рукавицу.

Идентичную той, что носил судья.

«Работа Чатхама, – мрачно подумала она. – Этого нездорового, извращенного сына Хаоса».

– Ты можешь ее снять? – прошептала Констанция, резко нарушив тишину.

– Думаете, я бы уже этого не сделал?

Торн поднял правую руку. В струящемся через окно лунном свете Констанция увидела место, где металл соединялся с плотью. Это была фиолетовая кровоточащая рана.

– Она черпает силы из моей крови, – объяснил Джонс, – и передает другому человеку.

В месте крепления рукавицы Констанция заметила крошечные шестеренки и колесики, которые в настоящее время не работали.

– Механизм оживает, когда судья начинает забирать мои силы.

Торн посмотрел на перчатку собеседницы. Она помнила, что во время сражения лекарь увидел ее левую руку.

– Как насчет вашей?

– Моя работает иначе, – кратко ответила Констанция и перешла к другой теме: – Я обыскала его покои, но ничего не нашла. Когда они надели рукавицу и зачем?

– Этим утром. Сюда ворвались четверо мужчин в однотонной одежде и силой ее натянули. Я пытался сопротивляться, но оказался слишком слаб. Чтобы оправиться от такого количества лекарств, требуется время… – многозначительно заявил Торн.

Констанция не извинилась.

– Я даже не могу теперь пользоваться своей магией, – продолжил лекарь. – Судья ее украл.

Через несколько минут молчания Констанция снова заговорила:

– Почему я все еще жива, доктор Торн?

Он грустно на нее посмотрел.

– Думаю, скоро вы все поймете.

Констанция пробудилась ото сна, полного грома и молний. Голова болела и кружилась. Шея затекла от неудобной позы: девушка не собиралась спать, но долгие ночи в поисках сердца заклинания сделали свое дело. На улице еще не стемнело, и обрывки грозового облака просачивались сквозь высокие зарешеченные окна. Из тумана появлялись зеленые и синие вспышки молний. А за облаком, высоко в небе, Констанция мельком заметила желтый проблеск, который когда-то являлся солнцем.

«Наверное, сейчас полдень».

Сквозь темноту камеры доносился шорох людей, которые пытались уснуть. А откуда-то снизу, из склепов, раздавался другой шум – шуршание старых погребальных одеяний и стук оголенных костей.