Ангельские хроники - Владимир Волкофф

– Так он немного садист? – спросил Мункар.

– Какое там немного… Но я не виноват, – ответил ангел-хранитель.

– Ну хорошо, – сказал Зеанпуръух, – он верил в благотворность принуждения. Но не он один. Должны же быть смягчающие обстоятельства. Он считал, очевидно, что призван совершить нечто великое, а люди, как известно, считают, что, не разбивши яйца, яичницы не сделаешь.

– В нашем случае, – возразил Мункар, – яичницы никакой нет. А вот разбитых яиц – множество.

Спросили у ангела-хранителя, и тот признал, что, если честно, то никакой яичницы не было и в проекте.

Такой же невежда в философии, как и в политэкономии, Рихтер использовал учение старого бородатого сатаниста (кстати, давно уже устаревшее и опровергнутое новыми общественными структурами) лишь как движущую силу революции, которая была для него целью сама по себе. Он ссылался на своих учителей как на абсолютные авторитеты, вкладывая в их уста все, что заблагорассудится. Его любимое выражение «диктатура пролетариата» было лишь предлогом для революции. Впрочем, в его произведениях слово «пролетариат» встречается лишь в родительном падеже и никогда не выступает в роли подлежащего, а это показывает, что народные массы были для него скорее средством, чем конечной целью. По правде говоря, Рихтер никогда не верил в свою победу и не готовился к управлению государством. Поэтому, оказавшись на вершине власти, он был занят только тем, как там удержаться. «Я не виноват», – добавил при этом ангел-хранитель.

– Но он все же электрифицировал деревню, – заметил Зеанпуръух.

– Электрификация страны началась еще при старом режиме, – возразил Мункар, который внимательно изучил дело. – А правда, – спросил он, – что к концу жизни, уже после нескольких инсультов, когда Рихтер утратил многие из своих способностей до такой степени, что не мог перемножить двух цифр, он не выпустил из рук бразды правления и при всей своей умственной отсталости продолжал править двумястами миллионами человеческих душ?

– Да, правда, – признал ангел-хранитель, – но я не виноват.

– Для смягчающих обстоятельств, – произнес Мункар, – это слабовато.

– Я хотел бы, – вступил Аватур Музания, – чтобы мы поговорили о мотивах господина Рихтера. Что это за «революция сама по себе»? Не бывает никаких «революций самих по себе». Может быть, господин Рихтер испытывал жалость к народу, страдающему под игом невыносимой тирании?

Нет: с одной стороны, в стране господина Рихтера не было невыносимой тирании, наоборот, законы там смягчались день ото дня. Но главное, ангел-хранитель признал, что за всю свою жизнь Рихтер не испытывал жалости ни к кому: ни к бедняку, ни к ребенку, ни к собаке. И дело не в том, что жалость – чувство похвальное и заслуживает особого уважения, Рихтер просто не знал, что это такое. Когда его спросили, не жаль ли ему людей, которых он посылает на смерть, он ответил, что сожалеет об интеллигентах, потому что их и так не много в стране.

Зеанпуръух напомнил, что старший брат Рихтера был повешен за покушение на монарха: может быть, младший брат действовал из мести, чувства не слишком христианского, но заслуживающего определенной симпатии. Увы, ангелу-хранителю нечем было подтвердить это предположение: Рихтер был в неважных отношениях с братом и, узнав о его казни, он сказал только: «Мы пойдем другим путем».

Напрашивался вывод, что Рихтера более всего интересовала не сама власть, а ее завоевание.

Председательствующий, беспристрастный Аватур Музания, сказал:

– Творить зло и добро одновременно – в природе людей. Однажды луковица, которую старая скряга дала бедняку, перевесила на моих весах все золото, украденное ею за всю ее жизнь. В другой раз краюха хлеба, брошенная нищему злым рабовладельцем, оказалась тяжелее всех цепей и хлыстов, которыми он истязал своих рабов. Ищите, ищите луковицу и краюху Рихтера.

Ангел-хранитель прилежно принялся искать, как дети ищут ответ на загадку, и наконец жалобно признался:

– Я ничего не нахожу.

Рихтер – защитник пролетариата – преследовал крестьян, нанесших, как он утверждал, ущерб его собственности; своей домработнице он платил две с половиной серебряных монетки в месяц, в то время как за одну только газетную статью он получал две сотни. Если его близкие были грустны, он говорил, что не знает, что делать с их чувствительностью; что же до их неприятностей, то это были «их Privatsachen[49]». Если он справлялся об их здоровье, то лишь для того, чтобы попрекнуть небрежным отношением к коллективной собственности. Один раз он помог одному товарищу подвезти тачку, но лишь для того, чтобы похвастаться свой недюжинной физической силой. Он завел себе щенка, но его заботил лишь его нюх.

– Я не виноват, – закончил ангел-хранитель.

– Это просто невероятно! – воскликнул Аватур Музания. – Каждый человек делает добро тем, кого он любит. Кого же любит он? Кого он любил?

– Никого, вне всякого сомнения, – сказал Мункар. – Потому он и сотворил столько зла.

Ангел-хранитель грустно покачал головой. Тем не менее, было решено рассмотреть всех, кого Рихтер мог любить.

К отцу, судя по всему, он привязан не был. Когда он был ребенком, старшему брату приходилось делать ему замечания за неуважительное отношение к матери. Позже он написал своей матушке массу ласковых писем, но чаще всего они кончались просьбой о деньгах: он только и делал, что выкачивал из нее ее скудные средства, сам же не переставал вести приятный образ жизни. Использовал он и свою сестру, перегружая ее всякими поручениями, в том числе и опасными.

Были ли у него друзья? Он часто сближался с тем или иным из товарищей, но всегда лишь с целью лучше использовать того на революционной работе, впрочем, эта привязанность никогда не длилась долго.

Жена. Он свыкся с этой дурнушкой, и они жили в добром согласии, но незаметно было, чтобы она служила ему чем-то, кроме экономки-домоправительницы-секретарши-делопроизводителя, при этом обращался он с ней сурово, В сущности, он питал к ней не больше нежности, чем к своей теще, которая исполняла роль кухарки. Детей у него никогда не было.

«Любовница». В какой-то момент он был очарован одной женщиной, товарищем по партии, с которой на какой-то период они даже перешли на «ты». Никаких следов иной близости не сохранилось. Они неоднократно жили втроем – он, его жена и она, – и похоже, что это не стесняло ни одного из участников этого трио. Как-то, когда они уже расстались, в письме она пожаловалась ему, что падает от усталости, недовольна своей работой и что вообще глубоко несчастна в жизни. В ответ на это он написал ей, как прекрасно провел отпуск, как много купался, загорал и охотился. Ее восторгам по поводу романтических отношений между великими людьми он неизменно противопоставлял достоинства пролетарской семьи.

Нет, решительно, ни в жизни, ни в личности Рихтера не было и намека на любовь. Сам же он, все так же раскачиваясь взад-вперед, внимательно следил за ходом судебного разбирательства, а на плотоядных губах у него играла насмешливая улыбка: любовь? да на что она?