Красная мельница - Юрий Мартыненко

У Гусакова была привычка открывать консервные банки «головой» вниз. Речь идет об американской тушенке в банках с разноцветными наклейками. Свою-то, отечественную, банку, которая без наклейки и в солидоле, не понять – вверх она «головой» или вниз вспорота. Глянешь на немудреный солдатский стол, и сразу понятно, кто его накрывал. Сойдясь поближе с новым товарищем, Климент нет-нет да и вспоминал оставшегося в саперах новгородца Василия. В отличие от него Гусаков немногословен. Разговаривает так, будто слова экономит, будто за эти слова ему надо деньги платить.

У Гусакова была особенность вести разговор неторопливо, с большими паузами. Наверное, до войны в деревне обычно к нему обращались земляки за советом, надеясь на рассудительность умудренного жизнью человека.

– Где, сынок, робил-то до армии?

– Учился в школе.

– Понятно. Сюды-то как попал?

– Как и все остальные. Призвали. Отправили на запад. До фронта чуть-чуть не доехали. Эшелон разбомбили.

– Понятно.

Все-то понятно этому бывалому Гусакову.

Договорить не дал неожиданный артобстрел. Его можно сравнить разве что с громом и молнией. Только в этом случае слышен лишь очередной и за ним повторяющийся раскат и огненный развод высоко в небе, что в общем-то никак не грозит, разве что случайность, та же шаровая молния. Но вот при артобстреле каждую секунду ты можешь попросту исчезнуть из этого мира, разлететься на кусочки и ничего не оставить после себя. Новичку на фронте кажется, что именно в него в каждую следующую секунду прилетит снаряд или осколок.

Обычно в такие минуты в чувство приводят показавшиеся вдалеке черные фигурки вражеских пехотинцев или густые клубы ползущих танков. Даже облегчение наступает, потому что надо оторваться от глинистого дна окопа и готовиться к отражению атаки. Артобстрел тем временем так же резко обрывается, как начинается. Канонада затихает и все внимание только на наступающего противника и мысль – или он тебя опрокинет или ты его остановишь.

На этот раз Клименту казалось, что обстрел длился около часа, не меньше, но после, сплюнув землю, взводный прокричит, глядя на свои наручные трофейные часы:

– Пять минут жарили, сволочи.

Сплошной стонущий гул. Трудно поверить, что только что стоял солнечный ясный день. Сейчас он померк, и понять, где находится солнце, угадать светило невозможно. Сплошная густая пыль и черная гарь от бесчисленных разрывов. У иных бойцов потекла кровь из ушей. Не помогает и то, что многие натягивают на уши развороты пилоток.

Канонада отстонала. Повисла тишина. Все. Главный страх позади. Благодари судьбу за дарованные мгновения жизни, которая на фронте действительно состоит из мгновений.

– Приготовиться! – пронеслось по цепи стрелковых ячеек. – Приготовиться! Приготовиться! – понеслось вслед слева направо по всей передовой батальона.

Вжик-вжик – взбивают пыль фонтанчиками невидимые раскаленные осы. Вынув саперные лопатки, бойцы принялись углубляться в землю, приводя в порядок свои стрелковые ячейки.

Протопали тяжело сзади по ходу сообщения два расчета противотанковых ружей, цепляя их длинными хоботами стенки траншеи. Прозвякал жестяными патронными коробками второй номер станкача.

– Где связь? Связь где? – кипел от злости на наблюдательном пункте комбат Суходолин.

– Товарищ капитан, есть связь! – обрадовался молодой телефонист, протягивая комбату зажатую в ладони телефонную трубку обшарпанного полевого аппарата.

– Первый, первый, я второй, я второй! – надсадно кричал в трубку комбат, тщетно пытаясь услышать голос командира полка.

Телефонист сорвался с места, схватил лежавшую в углу НП катушку с кабелем.

– Куда?! На место! Где ординарец?

– Здесь, товарищ капитан, – вынырнул тот, имевший к его чести удивительную способность появляться перед комбатом в самый нужный момент. Наверное, это главное для любого ординарца качество, которым, к сожалению, обладает на этой должности далеко не каждый служивый.

– Начальника связи ко мне! Быстро!

Минуты через две-три оба связиста, посланные один за другим на поиски обрыва кабеля, вскинув руки-ноги, упали, сраженные, метрах в пятидесяти позади траншей. Начальник связи скинул фуражку, нашаривая каску. Выждав момент, когда комбат отвернулся, сиганул наверх. Вжик-вжик. Фонтанчики пыли позади связиста. Треньк – рикошетом о каску осколком немецкой мины. Комбат прильнул щекой к задней насыпи хода сообщения, следя с напряжением за удаляющимся начальником связи. Тому повезло. Быстро обнаружил обрыв, соединил проволочки. Вернулся. Грязный как черт и потный, но счастливый.

– Первый, первый! Докладываю обстановку, – наконец-то дозвонился до НП полка Суходолин. – Что? Танки? Ждать танки? Нет, пока не вижу. Что? Разуть глаза? Да, уже, кажется, разул. – Комбат швырнул трубку на аппарат.

– Приготовиться к танковой атаке! – разнеслось по позициям.

Клименту казалось, что ствол винтовки скоро расплавится. Попал – не попал – про то забыл. На деле так получается. Вроде как пуляешь в белый свет, едва успев поймать в прицел черную фигурку гитлеровца, а мысль одна – лишь бы противник не добежал до твоего бруствера. Ага, не добегают. Значит, не в белый свет. Это лишь кажется, что в белый свет. На самом деле прицельно, чуть затаив дыхание, надо плавно нажимать на спусковой крючок. Есть! Спотыкнулась фигурка. Одна, вторая. После войны будут говорить расхожую фразу, что если бы каждый наш боец убил по одному фрицу, война б сразу же и окончилась. Но в действительности у фронтовой арифметики в этом смысле счет совсем другой…

Бывалый боец Гусаков притиснулся рядышком, ободряя молодого однополчанина. Мотнул головой.

– Пореже пали! Ловчее целься.

– Уже нескольких того! – ответил Климент, передергивая затвор.

– Оно, может, и того, только того никто не скажет, что именно от твоей пули, – нравоучительно прокричал на ухо Гусаков и одобрительно хлопнул по плечу: – Молодец-малец!

– А где же танки? – Комбат до боли в глазах всматривался в окуляры бинокля. – Полковник же предупредил. Что за ерунда?

Немецкая пехота, наткнувшись на сильный ружейно-пулеметный огонь, рассеялась по полю.

Редкий, впрочем, случай, чтобы фашисты шли в атаку без прикрытия бронетехники. Чуть позже выяснится из допроса очередного языка, что, как ни странно, у немцев получилась заминка с доставкой горючего…

Гусаков побывал уже не в одном бою. Но даже в самых тяжелых обстоятельствах, когда, казалось, не было никакой надежды на спасение, и он оставался в живых только благодаря случайности – как, впрочем, случайно и многое, происходящее в бою. Даже в эти критические минуты где-то в подсознании в нем всегда жила твердая, неистребимая вера в то, что он не может погибнуть. Это была воля к жизни, не покидающая человека до его последнего вздоха.

– Почему не на всех бойцах были надеты каски? – распекал после боя ротных командиров Суходолин. – Почему к каскам такое пренебрежительное отношение? Кто видел на передовой хоть одну немецкую голову без каски. Вы знаете, что у них за появление на передовой без каски могут судить как за членовредительство! А у нас даже бравируют открытой головой!..