Анук, mon amour… - Виктория Платова

– Драпировать их в бледно-желтый – тошниловка.Бледно-желтый они не любят, уж поверьте. Они не любят твид и мягкую оптику.Футуристические прибамбасы Жан-Поля Готье и этих кретинов Дольче и Габанны – недля них.

– А что – для них?

– Я бы сказал – простота и элегантность линий. В стилеКристобаля Баленсьяги. Простота всегда философична, а когда лежишь наразделочном столе, голый и мертвый – самое время пофилософствовать.

– Кристобаль Баленсьяга. Кристобаль. Занятно… Кто это –Кристобаль Баленсьяга?

– Не забивайте себе голову, Бланшар. Все равно незапомните.

– И все-таки?

– Модельер. Очень хороший… Только…

– Мертвый?

– В точку. Черт его знает, кого он одевает сейчас.

– Наверное, тех, кого одевал при жизни. Ги тоженравится Кристобаль Баленсьяга?

– Баленсьяга одевал женщин. Дитрих, Бергман, герцогинюВиндзорскую… Я могу назвать вам кучу его фанаток, все равно не запомните.

– Ги всегда приходил к вам один?

– А что?

– Может быть, какие-нибудь подружки… были же у негоподружки?

– Он приходил один.

– А подружки?

– Он приходил один. И я его понимаю. Все, кого можнобыло бы назвать подружками, остались в прошлом веке. Где-нибудь в портфолиоМэна Рэя[44].

– Вы мрачный тип, Гаэтано.

– Мизантроп.

– Разве Ги не крутил романы? Такой видный парень…

– Я бы сосватал ему Кики де Монпарнас. При условии, чтоона не будет подкрашивать косметическим карандашом растительность на лобке. ИлиКлару Боу, при условии, что она не будет кардинально стричь свои рыжие волосы.Но их обеих уже лет пятьдесят как сожрали черви. Осталась только ИнгеборгГустаффсон – редкостная сука. Но ее я не пожелаю и врагу.

– А эти… так сразу и не вспомнишь… Наоми Кэмпбэлл илитам Клаудиа Шиффер?

– Да ладно вам. Все это – Ингеборг Густаффсон, только вразном макияже.

– Однако вы неплохо на ней зарабатываете.

– Она на мне – тоже.

– А как насчет Мари-Кристин Сават?

– Мадам? При чем здесь мадам?

– Они ведь были любовниками, Ги и мадам Сават.

– Вряд ли мадам Сават можно считать чьей-либоподружкой. Тем более что Ги никогда не рассказывал мне о своей личной жизни.

– А о чем он рассказывал?

– Мы пили вино и молчали. Разве я неясно выразился?

– Куда уж яснее… Я хочу показать вам кое-что. Однуфотографию, довольно высокого качества. Превосходного качества. Она поразиламеня в самое сердце.

– Валяйте…

– Узнаёте?

– Откуда это у вас? Откуда у вас мой снимок?

– Номер девять в каталоге выставки «Завтраки сРуфусом».

– Откуда у вас мой снимок?

– Вы забываете, где я работаю.

– Чертова фараонова контора…

– Кто такой Руфус?

– Мой приятель из морга.

– Расскажите мне об этой женщине.

– Я ничего о ней не знаю. Ровным счетом ничего. Яработал только с не востребованными родственниками телами. В реестре Руфуса оначислилась как «неизвестная с канала Сен-Мартен».

– У этой неизвестной есть имя.

– Поздравляю.

– Боюсь, что вы тоже об этом знаете.

– Но тогда я не знал, что Руфус просто перепутал строкив своих записях. У нее было имя, да. Но оно меня не интересовало.Обстоятельства смерти – тоже. Я художник, а не полицейская ищейка.

– Вы хорошо над ней потрудились.

– Да, это гвоздь моей коллекции.

– Марианна. Национальный символ Франции.

– Не стоит взывать к моим патриотическим чувствам. Япортугалец.

– Марианной была Катрин Денев.

– Ну это точно не Катрин Денев. Уж ее-то я бы узналнаверняка.

– Полегче, Гаэтано.

– Вы поклонник Катрин Денев?

– Если вам плевать на чувства мертвых, уважайте хотя быживых.

– Если мне плевать на чувства мертвых, то на живых мнеплевать тем более. Искусство бесстыдно по своей сути, это единственное условиеего выживания. И не стоит требовать нравственности от фотографа. Это все равно,что требовать нравственности от часовни Сен-Шапель. Или от Триумфальной арки.

– Интересная концепция. А главное, порнографическиеснимки десятилетних детей очень хорошо в нее вписываются.

– Черт …Не давите мне на кадык.

– Я не давлю. Просто напоминаю. Бесстыдство ведь тожеимеет цену. И, боюсь, вы не готовы ее платить.

– Чего вы хотите?

– Расскажите мне о вашей мертвой Марианне…

– Родственников у нее не было. Как и у всех остальных.

– Я хочу услышать совсем не это, Гаэтано.

– Я знаю, что вы хотите услышать. Ее смерть была самойнеобычной.

– Уже теплее.

– Так, во всяком случае, мне сказал Руфус. Никакихследов насилия…

– Никаких видимых следов насилия…

– Да. С задушенной проституткой не сравнишь. И скитайцем, которому выпустили кишки его же соотечественники… Она могла умеретьво сне, так сказал Руфус сначала.

– Посмотреть бы на этот сон хотя бы одним глазком…

– Она могла умереть во сне от сердечного приступа.Руфус так и думал.

– Что же изменилось потом?

– Он покопался у нее во рту. Там было полно улиток.Живых улиток. Последнюю он вытащил пинцетом у нее из трахеи. Из-за улиток она изадохнулась. Руфус потом загнал их на птичьем рынке у Сены.

– Чудесная история. Прямо рождественская. Но я хочууслышать совсем не это.

– Я знаю, что вы хотите услышать…

– Вы успешный фотограф, Гаэтано. Ваши снимки публикуютво всех модных журналах, агентства вас на части рвут, персональные выставки ипрочее бла-бла-бла… Стоит ли терять все это из-за человека, которого вы даже несчитаете своим другом? В тюряге винишка не попьешь. Из морских раковин.

– Хорошо… Я видел там Ги. Там, в морге.

– Ги тоже приятельствует с Руфусом Кассовицем?

– Вы, я смотрю, хорошо подготовились к встрече. Значит,знаете ответ. Ги понятия не имел о Руфусе. Это я их познакомил. Когда случайнонаткнулся на Ги в морге.