Картахена - Лена Элтанг

Маркус нагнулся к ним и вытащил белый контур кролика, под ним обнаружился леопард, изрядно помятый, потом лиса, сорока и волк, а в самом низу лежало что-то похожее на росомаху. Он прикрепил мишени к стене и встал на линии огня, облокотившись на деревянную стойку. Шестеро зверей выстроились перед ним в ряд, слегка покачиваясь на железных шипах. Прямо как шестеро персонажей в моем романе, подумал он с удивлением, едва намеченные, с вынутой жестяной серединкой. Поддельный капитан – леопард? Да, пожалуй.

Маленькая медсестра – сорока или еще какая птица, тут и думать нечего.

Неизвестный под ником flautista_libico – росомаха?

Аверичи – лиса, хитрый, но недальновидный куриный вор.

Комиссар – мрачный одиночка с амбициями. Волк.

Выходит, белый кролик достался мне, автору. Ясное дело, follow the white rabbit и полезай в нору, да побыстрее. «Ах, боже мой, боже мой! Как я опаздываю».

Он подошел поближе, достал из кармана куртки карандаш и блокнот, выдрал листок и кое-как набросал на нем герб Обеих Сицилии. Это будет марка, она теперь у лисы. Перегнув листок пополам, он надел его на жестяной лисий хвост и отошел к линии огня. Этот первым свалился со стены. Потом погиб брат Петры, а его мишени здесь нет, это несправедливо. Маркус порылся в карманах, достал брелок с зажигалкой и повесил на свободный шип за кольцо для ключей. Достойная эпитафия поджигателю. Теперь нас семеро.

Затем в игру вмешался хищник покруче: вешаем марку на леопарда и даем ему время, чтобы удалиться в чащу. Не удаляется. Марка перешла к нему первого марта, так какого черта он делал в гостинице до конца весны? Эти два месяца вырастают, будто шея кэрролловской девчонки, и изгибаются в знак вопроса. Сицилийская ошибка висит на лапе леопарда, но он медлит и озирается на голой поляне, рискуя жизнью. Почему?

И какова здесь роль комиссара? Ведь у него были все карты на руках: мотив, возможность, свидетельства, даже изыскания его волонтерки по поводу капитанского алиби. Он не арестовал капитана – не захотел. Думаю, досье Петры он тоже читать не стал. Ему что же, не нужен был подозреваемый?

Допустим, серый волк знал больше остальных, например был знаком с росомахой и наблюдал за ней из чащи, выжидая. Или вел свою игру, о которой никто из нас и представления не имеет. Или просто состарился и растерял свои волчьи зубы.

Дождь перестал стучать по крыше овчарни, Маркус вышел на свежий воздух и обрадовался, увидев знакомую тропу на пастбище. Здесь, поднявшись по южному склону, они с Паолой встретили пастуха, сгоняющего овец в стадо прерывистым свистом, и всю оставшуюся дорогу вспоминали разные пастушьи способы, слышанные прежде: бар-бар-бар, цыга-цыга, бяша-бяша.

Овцы были ленивыми и бесстрашными, они вяло бродили по обрыву, будто по клеверному лугу, ложились у самого края, а на свист пастуха только едва поворачивали голову. Макушка холма раздваивалась, и, хотя до цели оставалось совсем немного, им пришлось спуститься глубоко вниз и снова подняться по крутому уклону. Зато внизу, во впадине, они нашли заваленный камнями ручей и напились воды, подставляя губы под струйку, пробивающуюся меж двух пятнистых замшевых валунов.

* * *

Какая жалость, что в Петрином письме только четыре фразы из блога флейтиста, думал он, возвращаясь в мотель через пустую деревню, такую пустую, что даже наглые местные собаки не решались показаться на площади. Слишком мало информации для догадок. Нет ни имен, ни названий городов, ни одной мало-мальски заметной зацепки.

Утренняя процессия прошла свой положенный путь от церковной ризницы до подножия холма, этот путь короткий, зато в пятницу они выйдут в три часа ночи, возьмут статую Богоматери и отправятся в Аннунциату, чтобы вернуться на траянскую площадь до рассвета. Маркус знал, как они идут – тихо, в полном молчании, слегка наклонившись и сложив руки у груди. Потом на площади появляются дети и старики, чтобы угощать друг друга пасхальными булками и черпать фрулатте из выставленных повсюду бесплатных ведерок.

В полдень железные шторы опускаются, высокие двери захлопываются, и траттории, мачерии, табакерии тут же пропадают в старых стенах, как будто их за веревочку втянули. Можно представить, что живешь в четырнадцатом веке и к замковому колодцу за водой вот-вот потянется цепочка женщин с ведрами.

Почему Петра не распечатала весь блог, раз уж смогла до него добраться? На дотошную медсестру это не очень похоже. Ясно, что распечатала. Просто не вложила в письмо, отправленное в Ноттингем. И правда, зачем посылать мне мои собственные тексты? Итак, все ясно: дневник взломан, меня разоблачили, наказание неизбежно.

Ему не терпелось вернуться в мотель и добраться до компьютера. Сегодня он намерен был работать до глубокой ночи и поменьше пить. Файлы в папке «Бриатико» были похожи на муравьев, потерявших муравейник: ракурс изображения сдвигался вслед за солнцем, ось поляризации шаталась, будто пьяный матрос, а феромоны смыло дождем. Увязать отрывки в цельное повествование пока не получалось, хотя за два года он набросал бесчисленное количество муравьиных троп.

Нет, сегодня он в гавань не пойдет. Иначе никакой работы не будет. Пить с клошаром было весело, а слышать его сварливый голос и видеть смуглую лысую башку было чертовски приятно. Хотя временами он казался безумным дервишем, монотонно кружащимся в пыли. Вчера в траттории они услышали по радио новости с востока, клошар поднялся и произнес по этому поводу суровый un brindisi.

– Что, если бы вся история человеческих войн и распрей за ночь стерлась бы из нашей реальности и мы проснулись бы, не зная, кто такие мусульмане, евреи, украинцы или баски? Представь, что этого просто нет в памяти, а карта существует только географическая. С горами и долами. Никто никому не должен, никого не угнетали, не пускали пух из подушек. Сколько времени ушло бы тогда на новую вражду?

– Думаю, немного, – сказал Маркус, с готовностью поднимая бокал.

– Черта с два. Войны начинаются в памяти… – клошар крепко постучал себя по лбу, – а заканчиваются в беспамятстве. Как любовь или, скажем, ненависть. Ты думаешь, что человек тебе неприятен, а на деле он напоминает тебе что-то знакомое, мерзкое или опасное. Или печную дверцу, о которую ты уже обжигался. А причину ненавидеть его в настоящем ты будешь искать, пока не найдешь.

– Ненавидеть можно только того, кто знает, что ты его ненавидишь. А иначе какой от этого толк? – заметил Маркус.

– Низкие чувства лучше держать при себе и не позориться, – сказал старик, усаживаясь и приникая к стакану. – Другое дело месть.

– Не вижу никакой разницы между ненавистью и местью.

– Ты когда-нибудь ел сухари с сушеными пчелами?

– Нет, не приходилось.

– Говорят, улей с мертвыми пчелами, принесенный с пасеки, однажды забыли на кухне, и он случайно опрокинулся в тесто у булочника. Ученик булочника явился спозаранку и принял пчел за изюм. Закатал их в тесто, накрутил к празднику разных пандоро и поставил в печь. Вот уж ему досталось, когда все сели обедать. Понимаешь?