За милых дам - Ирина Арбенина

— Почему?

— Почему?! Скоро увидишь почему… Жить под созвездием Южный Крест и не иметь домашней обсерватории?! Сын мой, ночи у Столовой горы необычайны… Небо низкое, звезды огромные, воздух прозрачен… Оторвать взор от всей этой космической красоты невозможно. Первый южноафриканец, который построил обсерваторию, занес в каталог кейптаунского неба десять тысяч звезд… Я, конечно, не Николас Луи де ла Кайль… Но…

Отец настроил телескоп:

— Кстати, среди нынешних граждан ЮАР много потомков французов — гугенотов, бежавших после Варфоломеевской ночи… Они-то приезжали сюда навсегда! Если остальные переселенцы в случае чего могли вернуться на историческую, так сказать, родину, то гугенотов на том конце обратной дороги ожидала смерть. Так вот я, разумеется, не Николас Луи де ла Кайль, потомок гугенотов, но тем не менее… Ну-ка, посмотри…

Петя заглянул в звездную бездну, и взор его отчего-то сразу приковали к себе четыре маленькие звезды…

— А?! Каково?! — довольно улыбнулся отец.

— Классно!

— Они ведь сразу притянули тебя, верно? Хотя маленькие… гораздо скромнее, чем соседние Арго и Кентавр… Да и вообще, среди всех известных нам восьмидесяти восьми созвездий Южный Крест занимает последнее место… Самый скромный. Но если ты поднимаешь глаза к небу, ты сразу ищешь его глазами и смотришь только на него. Крест притягивает к себе…

— Но почему?

— Феномен Южного Креста, наверное, никогда не будет разгадан. Хотя… Тайное очарование этих звезд испытали на себе, наверное, все, кто побывал в южных широтах… Вот послушай!

Отец взял со стола потрепанный том Гончарова:

— «Южный Крест… Случалось ли вам (да и как не случалось поэту!) вдруг увидеть женщину, о красоте, о грации которой жужжали вам в уши, и не найти в ней ничего поражающего? «Что ж в ней особенного?» — говорите вы с удивлением, всматриваясь в женщину. Она проста, скромна, ничем не отличается… Всматриваетесь долго, долго и вдруг чувствуете, что уже любите ее страстно. И про Южный Крест, увидя его в первый, и во второй, и в третий раз, вы спросите: что в нем особенного? Долго станете вглядываться и кончите тем, что с наступлением вечера взгляд ваш будет искать его первого, потом, обозрев все появившиеся звезды, вы опять обратитесь к нему и будете почасту и подолгу покоить на нем ваши глаза…»

Петя слушал хрипловатый голос отца, и ему было так спокойно и хорошо, как в детстве, когда отец вот так же читал ему вслух…

«Почасту и подолгу… покоить глаза… — младший Стариков подумал об Ане, — вот так же, наверное, можно смотреть на любимую жену. Почасту и подолгу. Всю жизнь».

— Что-то ты… ну не то чтобы невеселый, а какой-то подозрительно задумчивый? — вдруг заметил отец.

Петр, не настроенный откровенничать, промолчал.

— Понимаю… Грустное расставание? Ну что ж, расставания, прощания, проводы, встречи, ожидание — это и есть жизнь. — Отец положил ему руку на плечо. — Гораздо хуже, когда всего этого нет. Ни романов, ни переживаний. Хотя скажу тебе по секрету: не увлекайся разводами… Самая большая на свете мудрость — это иметь хороший дом, семью, любимую жену. И — сохранить все это, пронести через всю жизнь. А жизнь эта, ох, какая сложная… Но сохранить от начала и до конца! Разрушать ведь просто… Человек уж так устроен, что его то и дело тянет это сделать… И столько поводов и ситуаций… И кажется так легко — раз-два, и конец. Ушло одно — будет другое. Нет, это неправильно! — решительно, словно отвечая на какие-то собственные мысли, подытожил отец. — Дом и семья — от начала и до самого-самого конца…

— А это возможно? — спросил младший Стариков, задумчиво, как зачарованный, наблюдая, как отец расхаживает по комнате.

— Представь, возможно. И не верь тем, кто говорит, что так не бывает… Уж поверь мне: возможно!

— Я верю… — Петр кивнул. Он знал, что отношения его родителей были среди знакомых и друзей семьи притчей во языцех… Все кругом разводились, то и дело меняли жен и мужей, а они жили, как старосветские помещики, как Пол Маккартни с Линдой Истман, не представляя себя друг без друга и почти никогда не расставаясь. Хотя его отца, как шутила мама, «мечтала заполучить, наверное, половина женского населения Москвы». А он жил себе да жил со своей семьей.

Нигде и никогда еще не дышалось Старикову так легко, как здесь… Невероятной прозрачности воздух, океан, горы и долины с бесконечными виноградниками — от всей этой красоты просто голова шла кругом…

Воздух «сухой и легкий, как шампанское, и даже просто дыхание приносит радость».

Но вот что удивительно: посреди этого рая мысли Старикова постоянно упархивали в Москву, далекую, тревожную, холодную…

И причиной этого странного явления была светловолосая девушка по имени Анна.

Стариков исправно делал все, что полагается туристу… Гулял, смотрел, держал на руках маленьких львят, ужасался крокодилам… Что-то было невероятно угрожающее и опасное в неподвижности этих тварей, в их обманчивом равнодушии и презрительном невнимании к веселым туристам, галдящим на мостках… Здесь не было табличек: «Опасно! Не трогать! Будьте осторожны!» Были как бы шутливые: «Я сегодня голодный!». «Где мой завтрак?»

Потенциальные «завтраки», все как один в шортах и с фотоаппаратами в руках, читали предупредительные, написанные от имени крокодилов плакатики и сначала смеялись, а потом почему-то задумывались…

История о японце, который наклонился, чтобы достать из воды оброненную ребенком игрушку, и остался без руки, передавалась среди экскурсантов из уст в уста…

Петя тоже смотрел на крокодилов и не к месту думал: «И зачем я оставил Анну одну в Москве…»

Он накупил ей кружек с надписями: «Там, где встречаются два океана». На одной кружке были нарисованы киты — все разновидности, встречающиеся в здешних водах. На другой штук двенадцать дельфинов. Петя как-то не задумывался о том, что на свете столько дельфинов и что они такие разные… Надо же, думал Стариков, считают, что они разумные существа, не глупей человека, а для нас они все как бы на одно лицо. Как-то некорректно получается… И, чувствуя себя виноватым, Стариков немножко поизучал дельфинов, изображенных на кружке, на всякий случай, чтобы узнавать их «в лицо» при встрече.

На третьей кружке был изображен только большой хвост кита в волнах и овеянный ветрами и легендами мыс Доброй Надежды.

Хотя, как объяснили Старикову, первый попытавшийся обогнуть его капитан назвал его мысом Бурь… Капо Торментозо! Но это он сначала его так назвал, а потом, намучившись: бури, голод, роптание команды, взял и передумал… Так бедняга намаялся, что переименовал его в мыс Всяких Мучений…

А уж позже один король снова переименовал его в мыс Доброй Надежды, чтобы не отпугивать моряков и проложить выгодный торговый путь для ост-индских товаров… И поступил как настоящий тонкий знаток человеческой психологии… Попробуй поогибай мыс Всяких Мучений. Кому захочется? А так — Доброй Надежды — можно и попробовать!