David Bowie. Встречи и интервью - Шон Иган

Бретт: Забавно, потому что когда Дэвид запустил «Tin Machine», это было на самой заре культа безличностности и всей манчестерской заварухи, когда вся альтернативная пресса угорала по чуваку по имени Ян Браун, знаете, самое непримечательное имя в мире. И все нацелились друг с другом приятельствовать. Может, ты просто почувствовал настрой времени…

NME: Ну, про Дэвида Боуи всегда именно так и говорили, что он отзывается на цайтгайст как хамелеон. Сравните «Black Tie White Noise» с, например, новым альбомом Брайана Ферри «Taxi», где попросту старый шансонье поет каверы, — и станет очевидно, что для вас важно что-то значить. Твоя творческая гордость не позволяет тебе полагаться на репутацию. По-моему, запись этого альбома во время твоих проектов с «Tin Machine» в очередной раз подтверждает твою индивидуальность. Ты не позволишь вешать на себя ярлыки, и не важно, насколько эгоистичны причины, я думаю, что это в каком-то смысле пересекается с тем, что во всех интервью утверждает Бретт: что мы должны выступить против безличности и лени, символизирующих творческую трусость.

Бретт: Согласен. Дэвид, до того как началась твоя карьера, казался ли ты самому себя романтическим героем? Представлял ли себя отдельно звездой?

Боуи: Я думаю, что я всегда казался себе больше художником — художником, который так или иначе выражал себя через медиум шоу-бизнеса, но окончательно это стало ясно только тогда, когда я собрал воедино всю эту концепцию Зигги Стардаста. После этого я стал воспринимать все, что было до 1970-го, как часть ученического периода. Я просто пропустил себя через все возможные ситуации, чтобы увидеть, что в них со мной станется, какие табу я могу нарушить, просто чтобы посмотреть, значит ли это что-нибудь.

Бретт: Никто до этого не занимался специально разрушением, не так ли? То есть до этого были звезды, ну, сами знаете, Элвис Пресли был величайшей звездой, и он никогда не писал песен и всегда утверждал, что он всего лишь исполнитель.

Боуи: Да, и удивительно, что когда я нарушал эти правила, ответом стала неприкрытая враждебность. На самом деле, когда я проходил через бисексуальный период в начале 70-х, и вскоре после этого мне стало вполне ясно, что на самом деле я гетеросексуален, я никогда не отрекался от своих заигрываний с бисексуальностью. Но тот факт, что я и не собирался говорить от лица всего гей-сообщества, действительно породил огромную враждебность. Это было словно: «Ну, а как насчет парней вроде меня, парней которые просто типа хотят пару лет попробовать? Мы к какой группе относимся? Мы, кто не геи, а натуралы, которые просто хотят понять про себя?»

Бретт: Таким быть не разрешается.

Боуи: Именно. Все хотели, чтобы я был либо тем, либо другим, либо определенно бисексуальным; либо определенно тем, либо определенно другим. И это меня серьезно беспокоило. Даже среди моих собственных друзей-геев были те, кто говорил потом: «О, ты правда продался, ты нас предал, ты был обманкой». Ну, экспериментировать с бисексуальностью — это не обманка, это просто эксперименты с бисексуальностью. Больше ничего.

Бретт: И если ты всего лишь выражаешь себя творчески как бисексуал, это ничего не говорит о том, что выбираешь лично ты. Я не думаю, что на самом деле имеет значение, что тебе нравится, потому что ты всего лишь одна отдельная личность в этом мире, но когда ты записываешь пластинку, ты обращаешься к миллиону людей во всем мире, и это гораздо важнее. Это как когда фанаты пишут тебе письма, ожидая, что ты сможешь разрешить их личные проблемы. Ты не психиатр. Люди должны получать силу из твоих записей, не из того, кем ты лично являешься как человек.

Боуи: Да, люди не хотят видеть тебя разносторонним. Так что… эй, будем разносторонними. Меня действительно пугает угроза СПИДа, что зависла над людьми сегодня. Не хотел бы я оказаться 14-летним сейчас и, будь я сбит толку, не иметь никакой возможности искать, пробовать и находить свою ориентацию, что я сразу стал бы жертвой, изначально был бы заключенным. Нам почти что говорят: «Эй, забудь о сексуальности, ее больше нет. Тебе нельзя ничего, кроме как встретить человека и быть с ним до гроба». Я иду против течения «О, отныне никому нельзя спать с кем попало». По мне, это херня. Конечно, необходимо предпринимать все меры предосторожности, но для нас сейчас уничтожить нашу сексуальность означает обречь всю цивилизацию на импотенцию, потому что все это порождает в людях, особенно молодых, невероятные психологические кошмары. Молодым людям практически говорят, что им никогда не удастся повеселиться, как все остальные веселились до них, ха-ха, какое невезение.

Бретт: Отсюда ностальгия.

Боуи: Да, именно. И, конечно, от всего этого начинается дикое антигейство, и пока не откроют лекарство от СПИДа — не сомневаюсь, что его откроют, — все борцы с геями продолжат жить в своем золотом веке. И мне кажется, нам надо очень хорошо это понимать — понимать, что требуется все так же бороться, чтобы раздвигать границы, потому что 70-е стали временем огромных прорывов, пусть даже не все хотят это признавать. Сегодня мы оглядываемся, и пусть даже некоторые из экспериментов провалились, особенно с наркотиками, это вовсе не значит, что все эти эксперименты были неудачны. Наша дионисийская энергия существования и созидания — вот что делает нас людьми, вот что дает нам преимущество над всеми остальными живущими формами энергии, и это наше право, наша необходимость в том, чтобы постоянно раздвигать границы того, что мы считаем смыслом своего существования. И есть те, кто говорит нам, что делать этого нельзя. Это ужасно!

NME: Люди с подозрением относятся к таким, как ты, к людям из шоу-бизнеса, ведущим такие речи. Им во всем мерещится скрытая выгода. Например, про твой бисексуальный период чаще всего говорят, что это был гениальный рекламный ход.

Боуи: Ну, что до меня лично, то я был бисексуален годы до того, как заявил об этом, но да, так это и восприняли, и да, я обнаружил, что не был по-настоящему бисексуален, но мне нравилось заигрывать с этой темой, меня возбуждало, что я оказался в зоне, которая еще до недавнего времени воспринималась как социальное табу. Меня это здорово будоражило.

NME: А теперь Бретта обвиняют в том, что он флиртует с двойственной сексуальностью, чтобы раззадорить нас покупать его пластинки.

Боуи: Сейчас с нас хватит! ХАхАха! В опасные девяностые стоит только заговорить об этом, и получишь палкой по голове.

Бретт: Что меня страшно бесит, потому что единственная причина, по которой люди считают, что я с этим заигрываю, — это что я использую ее в своих песнях. Но в свои работы я это вставляю, так как не хочу писать о «мальчик-встречает-девочку». Иногда я пишу от имени гея, вне зависимости от того, гей я или нет, потому что мне кажется, что определенные сегменты общества чудовищно недопредставлены в поп-музыке. Только потому я так пишу. Дело не в желании быть умышленно конкурентоспособным или сознательно сложным, чтобы добиться какой-то выгоды или чего-то такого. Это потому, что мне искренне кажется, что даже некоторым геям приходится играть в эту игру, и меня это довольно сильно беспокоит.

NME: То есть вы хотите сказать, что в 1993-м секс еще больше табуирован, чем был в 70-х. Думаю, это в какой-то степени объясняет, почему вокруг книги Мадонны «Секс» был раздут такой скандал.