Шифр Магдалины - Джим Хоган

Но это не единственное темное место в тексте. Как можно истолковать обещание, что «Он будет царствовать над ними, пока им не дарует сыновей навек, сам будучи безбрачен и словно мертвый недвижим»? Я надеюсь только на то, что значение вышеприведенных строк будет объяснено тем даром, который он сделал институту в Кюснахте. Если именно так и произойдет, тогда Наука бесспорно будет Спасительницей Спасения, а наш молодой человек станет «последним, последним не став».

Чтение апокрифа так, как если бы он был христианской каббалой, конечно же, в высшей степени спекулятивное предприятие. Но если мое толкование верно, то молодой человек, находящийся под нашей опекой, сам есть исполнение пророчества и как таковой — последнее знамение. Значит, он sine qua non[44]всех наших чаяний… По этой причине не следует жалеть ни усилий, ни денежных расходов, чтобы сохранить его в безопасности до того дня, когда со всей очевидностью будут явлены все другие предзнаменования.

Тогда и только тогда сможет наш молодой человек, каким бы старым он ни был на тот момент, стать повелителем. И уже не будет иметь принципиального значения, продлится ли его царствование многие годы или всего лишь минуту. Он «пройдет», как сказано в пророчестве, и, если так будет угодно Науке, породит бесчисленное количество сыновей.

Данфи потер затылок рукой, но с тем же успехом мог бы его и почесать. Что такое апокриф, подумал он, и что значит все им прочитанное? Ответить на этот вопрос было невозможно. Письма были полны тайн, значительных и мелких, важных и не очень. Чтение их напоминало прослушивание только одного участника телефонной беседы. Кое-что казалось очевидным. Что-то прояснялось само собой. Обо всем остальном можно было только гадать.

12 июля 1941 г.

Мой дорогой Карл!

Рад узнать, что Вам удалось убедить мистера Паунда, что нашему молодому человеку опасно оставаться в Париже. Нельзя суверенностью сказать, что может произойти в будущем году, но из соображений благоразумия его следует удалить на безопасное расстояние от места военных действий. Ведь, в конце концов, он наш raison d'etre,[45]и без него у нас не останется ничего, ни надежды, ни цели.

Я полностью согласен с Вами в том, что Швейцария — достаточно безопасное место, и не только для нашего Гомелеса. Имущество Общества должно послужить достижению наших целей в послевоенной ситуации, какой бы она ни была, и нужно приложить все усилия, чтобы защитить названное имущество. Памятуя о его значимости, следует принять все меры предосторожности, чтобы его удаление из воюющих стран не вызвало ненужную сумятицу или шумиху. Исходя из сказанного, я предлагаю осуществить упомянутые трансферты с помощью наших контактов с Банком международных финансовых соглашений в Базеле. Они знают, как провести ликвидацию ценных бумаг, которые могут быть затем реинвестированы через Цюрих или Вадуц. (Насколько я понимаю, нашей целью в данный момент должно стать скорее сохранение капитала, нежели финансовый рост.)

«Значит, у „нашего молодого человека“ все-таки есть имя. Гомелес. Кто он такой?» — размышлял Данфи, но тут же отбросил мысль о нем. Все равно не было никакой возможности узнать наверняка.

Одно становилось яснее с каждой строкой — то, что Даллес с Юнгом принимали на себя все большую ответственность за судьбы и цели того тайного общества, к которому принадлежали. А именно…

19 мая 1942 г.

Мой дорогой Карл!

К тому времени, когда Вы будете читать это письмо, я уже буду исполнять свои конфиденциальные обязанности в Берне. Я высоко ценю Ваше предложение выступить в качестве связующего звена между нашим Кормчим и мной, но боюсь, путешествие в Италию и обратно невозможно для нас обоих. Тем не менее я с полным одобрением принимаю Ваше предложение о секретном демарше г-ну Шпееру. Должен ли я рассматривать Ваши слова как намек на то, что он тоже принадлежит к нашему сообществу? Признаться, я очень удивлен. Почему же в таком случае я никогда не встречал его?

Но хватит о Шпеере. У меня есть несколько имен весьма достойных людей, которых, как мне представляется, следовало бы принять на борт нашего судна. Никто из этих джентльменов не должен Вас удивить. Мы уже неоднократно имели возможность обсудить с Вами их bona fides,[46]и Вы встречались с ними обоими. Я имею в виду д-ра Ванневара Буша и молодого Энглтона. Прошу Вас считать данное письмо официальным заявлением об их вступлении в наше общество.

Данфи откинулся на спинку стула. Он почувствовал отчаянную потребность выкурить сигарету. Ванневар Буш и «молодой Энглтон». «Неужели такое возможно?» — подумал он. Сколько разных Энглтонов мог знать Даллес? Наверное, только одного: Джеймса Джизуса Энглтона, который в послевоенные годы возглавлял отдел контрразведки ЦРУ. Он был легендарным шпионом, замешанным практически во всех крупных делах — от политики Израиля до комиссии Уоррена. И где был — а точнее, кем был — Энглтон в сорок втором? Данфи задумался. Всего лишь студентом университета, хоть и с очень большими связями, которые и помогли ему сделать соответствующую карьеру.

Имя Буша гораздо меньше было знакомо Данфи, но он все-таки припомнил, что Ванневар Буш отвечал в США за научные исследования и разработку новых видов вооружения во время Второй мировой войны.

Те самые нужные люди, которых необходимо иметь на своей стороне, особенно когда ты руководишь тайным обществом. Но… Шпеер? Альберт Шпеер? Который был… кем? Архитектором Гитлера и… министром вооружений. Неплохой контакт для человека, подобного Даллесу, занимающегося разведывательными операциями в пользу союзников из Швейцарии. Но… возможно ли, чтобы такой нацист, как Шпеер, имел что-то общее — и в особенности какую-то общую тайну — с людьми статуса Даллеса и Юнга?

— А почему бы, собственно, и нет? — пробормотал себе под нос Данфи. У «Общества Магдалины» была своя идеология, и нет никаких оснований полагать, что эта идеология имела проамериканский или даже просто либеральный характер. Напротив, человек, всем у них руководивший (хотя бы формально), Кормчий, был безумным фанатиком, профашистски настроенным поэтом, выступавшим с пропагандистскими речами по итальянскому радио, в которых восхвалял Муссолини как спасителя. Значит, и Шпеер вполне мог быть одним из них. Более того, Шпеер, бесспорно, был значительно меньше эксцентричен, чем Паунд. А Данфи все более отчетливо понимал, что «Общество Магдалины» (по крайней мере у организации было имя) представляло собой некую разновидность тайной церкви.

Но какую именно разновидность? Название организации вряд ли могло подсказать ему ответ на этот вопрос: Мария Магдалина была проституткой, которая впоследствии стала святой. Она как бы символизирует собой возможность получения прощения и искупления греха даже для самого закоренелого грешника. Ну и что? Какое отношение подобная символика могла иметь к идеям и целям организации?