Бубновый валет - Фридрих Незнанский

— Извините, — наверное, тоже в десятый раз повторял Агеев. — Никто вас ни в чем не подозревает.

Как облегчило бы жизнь сотрудникам агентства «Глория» своевременное наружное наблюдение за Николаем Будниковым! Им облегчило, а ему бы, чем черт не шутит, спасло… Но если поздно спохватились, надо не локти кусать, а выяснять, что можно. Ах, эти домики, домики, старые московские домики, где жильцов мало, где квартиры велики, где каждый на виду! Всегда окажется, что кто-то что-то такое видел, слышал, наблюдал, но не придал значения. Вот и в данном случае оказалось, что Николай принимал гостя. Гость был мужского пола: подросток четырнадцати лет, проходя мимо двери, расслышал два мужских голоса в прихожей квартиры Будниковых. Мимо подслеповатой пенсионерки, выносившей ведро, он поднимался по лестнице; пенсионерка приняла его за Николая и сказала: «Добрый вечер», но потом поняла, что обозналась. Данных негусто, но они есть.

Вот только почему Денис Андреич, вроде бы не интересуясь пальцевыми отпечатками, возвращается к началу расследования? Зачем снова перетряхивает таблицу с сертификатами, перечитывает показания Талалихина? Почему тянет себе под нос: «Как же я не заметил?» Агееву это непонятно.

А зачем Агеев пожаловал к Калиниченко? Не только с извинениями, но и затем, чтобы дать хороший совет:

— Должен вас предупредить: на этот раз держитесь подальше от Файна. Не связывайтесь. Он и его подручные очень опасны.

После успешного заключительного этапа украинского путешествия очутившись в Раменках-2, Паша Сальский привел друга и напарника в зал торжественных собраний. Жора ежился: его удручала гигантомания строителей этого чудовищного помещения, в котором даже уцелевший мраморный бюст Ленина, размерами больше Паши и Жоры, вместе взятых, казался крохотным. Сальский, наоборот, чувствовал и ценил здесь великий размах.

— Привыкай, Жора! — орал он, раскидывая руки, будто обнимая немые незаполненные ряды. — Мы еще с тобой посидим в американском конгрессе!

Жора с деревенской осмотрительностью полагал, что в конгрессе он ничего не забыл, но возражать Паше не решался. В последнее время напарник пугал его: ни с того ни с сего заговаривал сам с собой, причем отвечал себе.

— Не стесняйся, Жора! Будь сильным, будь страшным! Все живое дрожит на твоем пути. Йах-ха-а!! — испускал Паша боевой клич, и эхо подхватывало, словно его поддерживали невидимые сенаторы, заполняющие эти трибуны. — Вперед! Натиск! Мы на вершине, враги сломлены. Что ты с ними прикажешь сделать? — по-деловому осведомлялся Сальский.

— Поставлю на колени, — поддерживал игру Жора.

— Ценно! А потом?

— Ну… выкуп потребую…

— Какой еще выкуп? Не выкуп, а дань! Все принадлежит нам по праву. Дальше?

Жора жался. Фантазия его иссякала, а у Павла только разыгрывалась.

— Предъявим старый счет, — лихорадочно твердил он. — Кто выгнал нас с тобой со службы? Подполковник Валтуев, говно старое? Подполковника Валтуева ко мне! — Паша скривил лицо и слюняво прогундосил: — Прости-ите, поми-илуйте, пожа-алуйста-а-а! — И ответил сам себе, уже своим голосом, но максимально жестоким, скрежещущим: — Нет тебе пощады, родной. Уж извини. Видишь, веревочки с потолка свисают? Это для тебя. Повиси полсуток, умнее станешь. А потом еще что-нибудь для тебя придумаем.

Бункер, и без того представлявший собой мрачное место, фантазия Сальского оснащала такими техническими деталями, которые сделали бы пребывание в нем совсем невыносимым.

— Вон в том углу, — развивал без конца одну и ту же идею Сальский, как паук, бесконечно тянущий нить паутины из своего брюшка, — мы поставим мясорезку. А известно ли тебе, Жорик, что такое мясорезка? Это железный такой станок с прутьями, наподобие клетки, а между прутьями скрещиваются сабли. То сходятся, то расходятся, туда-сюда, туда-сюда. Требуется проскочить между саблями так, чтобы ни одна не задела. А если заденут, извините, что-нибудь нужное, наверно, отсекут…

Сальский развивал подобные фантазии с упорством маньяка. Движения у него становились увлеченными, глаза вдохновенными. Рубежову делалось не по себе. Обыкновенный парень с Азовского моря не понимал: придуривается Паша или он на самом деле такой, и какая из этих двух возможностей хуже.

— И что, — спрашивал Жора, — неужели так всех и замучим?

— Зачем всех? Одних замучим, другие смотреть будут.

— Чего же тут хорошего?

— А чего плохого? Вспомни, как мы деньги из должников выколачивали. Из одного выколотишь, десять заплатят. Система, а? Только не у нас, у нас надоело. В Америке, Жора, суммы на несколько порядков выше…

Жора простодушно верил в ум Сальского. И все равно Паша его пугал.

Страх Жоры возрос бы в геометрической прогрессии, узнай он об играх, в которые играло с Пашей его сознание. Сальский ночами не засыпал, а погружался в вязкий полубред, в котором общался с мертвецами — теми, кого он прежде убил, начиная от Михи Анциферова и кончая последними жертвами, пострадавшими из-за коллекционирования живописи. Мертвецы выглядели и разговаривали обыкновенно, как при жизни, с тем отличием, что несли следы смертельных повреждений: свернутые шеи, раздробленные виски… Когда Паша очнулся однажды утром после такого спиритического сеанса, его посетила отчетливая догадка: люди на самом деле не умирают. Они продолжают жить мертвецами. Те, кого он убил, где-то существуют, движимые гадкой одушевленностью, и хотят погубить его мечту, добиться, чтобы из него никогда не получилось киллера международного класса. Это мертвецы ему препятствуют во всех начинаниях.

Паша помнил, как все началось. Проселочная дорога пахла пыльцой и травами, вдоль нее покачивали головками ромашки, разворачивали зеленые зонтики лопухи. Можно было вообразить, что они не на задании, а безобидно прогуливаются или едут на дачу. Они и вправду ехали на дачу к Николаю Анисимовичу. Только попасть туда должны были не все. Из троих один останется здесь, среди ромашек и поздних облетающих одуванчиков.

Этот пожилой человек с брюзгливой нижней губой и повелительным голосом был неприятен Жоре. Жора отвык испытывать эмоции в отношении рабочего материала, но этот брюзга был ему неприятен. Тем лучше, наверное. Он совершит с удовольствием то, что необходимо совершить.

— Я же требовал гарантий, — негодовал старик.

— Какие еще вам гарантии?

— Я рассказал о нашей сделке сыну. Если со мной что-то случится, Николаю Анисимовичу придется отвечать.

Это был самый натуральный блеф. Слежка плюс информация, которую предоставил в их распоряжение Николай Анисимович, свидетельствовали о том, что брюзга не привык доверять в денежных вопросах кому бы то ни было, тем более детям, не видавшим от скупого отца ни копейки. Тем хуже для него.

Парило, как перед грозой. В небе собирались черно-синие тучи, посверкивавшие молнией. Дорога, и без того малолюдная в это время дня, совсем обезлюдела.

— Я же требовал гарантий!