Милосердие смерти. Истории о тех, кто держит руку на нашем пульсе - Сергей Ефременко

Скорая реанимационная бригада прибыла минут через пятнадцать. Все это время друзья продолжали реанимационные мероприятия. К моменту приезда «Скорой помощи» сердечная деятельность не определялась. Зрачки были широчайшие. Врачи-реаниматологи, понимая, что это конец, все же продолжили реанимацию для снятия накала страстей. Они вставили интубационную трубку в трахею, подключили аппарат искусственной вентиляции со стопроцентной подачей кислорода в дыхательной смеси, адреналин, дефибрилляция. Но вдруг случилось чудо.

По самым скромным подсчетам, остановка сердца была не меньше тридцати минут. Но тем не менее на экране монитора появилась характерная кривая ЭКГ. С истошным воем сирены через двадцать минут пациент оказался в недавно открывшейся частной клинике, с прекрасным современным оборудованием, врачами и медицинскими сестрами, прошедшими стажировку в различных клиниках Европы и Америки.

Сразу же после поступления Звиада в отделение реанимации ему была выполнена бронхоскопия. Из легких удалили большое количество содержимого желудка. Артериальное давление поддерживалось невероятно высокими дозами кардиотоников и вазопрессоров. Но случилось второе чудо. На третьи сутки нахождения в реанимации артериальное давление стабилизировалось.

С момента поступления в госпиталь Звиад пребывал в запредельной коме, с отсутствием всех рефлексов. На томографии мозга все ожидали увидеть «Big Black Brain», термин знаменитого нейрохирурга России Александра Потапова, характеризующий тотальную ишемию мозга. Картина оказалась не так ужасна и страшна. На фоне стабилизации гемодинамики восстановления нормального газового состава крови и отсутствия картины тотальной ишемии мозга у родственников появилась надежда. Надежда на спасение и милость Господню, что Господь пожалеет прекрасного сына, отца, мужа и брата.

Однако руководитель реанимации и главный нейрохирург госпиталя были безапелляционно уверены и убеждали родственников в том, что Звиад погиб. То есть его телесная оболочка еще жива, но мозг безвозвратно умер. Клиническая смерть в течение получаса и атоническая кома на протяжении пяти суток подтверждали правоту их слов. Тогда родственники позвонили Андрею в Чикаго, надеясь на американскую чудесную медицину.

Через час после звонка Этери я получил выписку из истории болезни, эпикриз, протоколы исследований. Передо мной были поставлены несколько вопросов, а именно: возможна ли транспортировка Звиада в клинику США или Германии, наша оценка состояния пациента и прогноз на восстановление сознания, прогноз на выживание. Я попросил дать мне паузу – мы договорились, что я позвоню сам, как буду готов.

В глаза бросались явные несоответствия и нестыковки. Длительность клинической смерти более тридцати минут, и при этом натрий плазмы более 156 ммол/л не поднимался, лактат плазмы все время был в пределах, близких к норме, при описываемой столь массивной аспирации рвотных масс в легкие газовый состав крови был на оптимальных цифрах, признаков дистресса легких не отмечалось. Диурез был также нормальным. Энцефалограмма, записанная абсолютно некачественно, тем не менее не показывала изолинию и, наоборот, была похожа на псевдоальфа-ритм. Пациенту не вводились седативные и наркотические препараты в течение последних трех суток. Кома, по описанию, сохранялась запредельной. Непонятно было, почему не проводили церебропротекцию, то есть защиту мозга.

Я подготовил краткий эпикриз на основании полученных документов и провел консилиум с профессором Берлитом, с которым меня связывало более чем десятилетнее сотрудничество по лечению моих пациентов. Профессор Берлит помимо высочайшего профессионализма обладает качествами Человека с большой буквы – честью, достоинством, добротой и истинным гуманизмом. Он только что стал главным неврологом Германии и переехал в Берлин, чем осиротил нашу Рейн-Вестфалию. Но я поддерживал с ним связь, и мы продолжали сотрудничать.

Профессор уделил мне тридцать минут после ознакомления с присланными материалами по истории болезни Звиада. Он также сразу заметил все несоответствия и нестыковки, и его резюме было следующим. Либо нам представляют недостоверную информацию, а конкретно лабораторно-инструментальные данные обследований, либо пациенту продолжают проводить цереброплегию, возможно, опиатами, нейролептиками или барбитуратами, а возможно, всем вместе. Ситуация не поддавалась какому-либо логическому анализу.

Что касается транспортировки, то профессор Берлит был полностью согласен со мной – пациент транспортабелен и может продолжать лечение в Германии. И это, конечно же, давало некий шанс для положительного прогноза на выживание. О характере и глубине поражения функций мозга пока никто судить не мог, а учитывая историю трагедии, можно было предполагать, что могло развиться вегетативное состояние. Но! Если только нам честно рассказали о причинах случившегося и о длительности остановки сердца. Возможно, на празднике произошло то, о чем друзья не хотят правдиво говорить, и остановки сердца как таковой не было.

Естественно, в вечернем разговоре с Этери я не стал делиться всеми сомнениями и предположениями. Первый ответ на вопрос о возможности транспортировки Звиада в Германию был положителен. Но что касаемо вопросов о шансах на спасение жизни и шансов на восстановление сознания, то здесь мои ответы были не столь однозначны и радостны. Я честно сказал, что мы можем гарантировать качественное лечение в Германии, которое пока недостижимо на всем постсоветском пространстве. В остальном же все было крайне неопределенно. Звиад может выжить, но, исходя из представленной на сегодняшний день информации, он вряд ли сможет вернуться к нормальной жизни с восстановленным интеллектом. Вопрос о цене транспортировки и тратах на длительное лечение перед семьей не стоял. Маме, братьям, сестре, жене важно было знать лишь одно: можно ли спасти жизнь дорогого им человека. Но, к сожалению, я и на этот вопрос не смог дать четкого ответа.

Была организована скайп-конференция, в которой участвовали все члены семьи. Величайшая скорбь, без намека на игру или неискренность, объединяла этих прекрасных людей. Наш разговор был очень конкретный и откровенный, без эмоциональных взрывов и истерик. Только мама нашего пациента, Гиули Вахтанговна, периодически выходила из комнаты и возвращалась вновь с покрасневшими глазами и набухшими веками. Свою скорбь и печаль, свои слезы она прятала ото всех и не хотела, чтобы эмоции помешали столь важному разговору. Два ее сына, оба старше Звиада, были глубоко погружены в горе под стать матери, но они сохраняли полный контроль над своими переживаниями. Жена Звиада, хрупкое, нежное создание, которой можно было от силы дать не более двадцати лет, с голубыми глазами и точеными чертами лица, не произнесла за все время нашей конференции ни одного слова. Она все время внимательно смотрела на меня, и в ее глазах отражался страх осознания надвигающейся катастрофы. Этери сидела рядом с Гиули Вахтанговной.