Три женщины - Владимир Лазарис

Корабль — на Запад,

Другой — на Восток

Тем же ветром гонимы вперед,

Но укажет не шторм,

А одни паруса

Курс, которым корабль пойдет[401].

— Этот ужасный шторм, — продолжал Жаботинский, — может нас уничтожить, а может и спасти — зависит от моряков, от капитана и от парусов. Одним словом — от политики еврейского руководства в Европе.

В том же 1936 году на массовом митинге в Варшаве Жаботинский объявил еврейскую эвакуацию главной задачей дня и наметил ее план.

Сионистские лидеры Европы встретили этот план в штыки, особенно лидеры польского еврейства, на которое главным образом и рассчитывал Жаботинский. Они спорили с Жаботинским, бойкотировали его и даже обвиняли в антисемитизме. «Жаботинский хочет эвакуировать большую часть нынешнего еврейского населения Польши, а я хотел бы видеть тут не три с половиной миллиона евреев, а семь», — сказал один из лидеров.

Ариадна еще в 1935 году предвидела, что Сталин с Гитлером договорятся, вместе начнут войну, и тогда всем европейским евреям придет конец. Никто из них не останется в живых. Тогда-то Ева и сказала, что Ариадна либо сумасшедшая, либо пророчица.

Стоит ли удивляться тому, что Жаботинский быстро обратил Ариадну с Кнутом в пламенных сионистов. Они побывали у него дома, после чего Ариадна сказала, что она просто в восторге от Жаботинского.

Свою следующую лекцию Жаботинский посвятил милитаризму.

— «Милитаризм» стал одним из зол нашего века, но иногда даже зло может быть временно необходимым. Национальным воодушевлением можно заразить даже самого ассимилированного еврея. Для этого нужно взять несколько сотен еврейских юношей, одеть в военную форму и пустить их маршировать. Ничто так не впечатляет, как превращение масс в единое целое, движимое единой волей.

После лекции Жаботинский спросил Ариадну, не скучала ли она.

— Нисколько, — ответила Ариадна. — Но я с вами не согласна.

— В чем же?

— В том, что вы говорили о милитаризме. Марши и парады — это же Гитлер и Германия. «Масса», «единая воля» — это же психопат Гитлер выкрикивает на весь мир каждый день. Неужели вы ставите евреев на одну доску с ним? Зачем евреям марши? Им срочно надо в Палестину.

Жаботинскому нравились в этой женщине ее пыл, ее убежденность, ее непримиримость, ее непохожесть на других.

— Настанет время, — сказал Жаботинский, — когда евреи пройдут маршем по своей стране — Палестине. Что же касается массы, законы ее поведения одинаковы для всех — и для немцев, и для евреев.

* * *

Жаботинский искал союзников для поддержки своих планов. А правитель Италии Бенито Муссолини, фашизм которого отличался от нацизма Гитлера, мог стать, считал Жаботинский, таким союзником по принципу «Враг моего врага — мой друг». Для дуче англичане были врагами, и он мечтал создать новую итальянскую империю в пику английской. Он уже бросил вызов английской короне, захватив Абиссинию, что поставило под угрозу торговые связи Англии с Индией и с Дальним Востоком.

Искал поддержки сионистских планов и журналист Итамар Бен-Ави[402], который встретился с Муссолини.

В своих мемуарах Бен-Ави описал эту встречу.

«В гигантском зале под огромной хрустальной люстрой с подвесками дуче протянул мне руку и обратился по-французски:

— Салют иерусалимцу!

— Салют римлянину! — ответил я ему в тон.

— Пожалуй, впервые со времен Иосифа Флавия[403] римлянин встречает иудея, — рассмеялся он. — Верно?

— Верно, ваше превосходительство, но на сей раз — иудея свободного благодаря Бальфуру[404].

Беседа продолжалась минут двадцать, переходя от одной темы к другой, а находившиеся в зале придворные фотографы беспрерывно снимали дуче. Наутро я был приглашен в кабинет к Муссолини в час, отведенный для журналистов. Я пришел первым. Разговор сразу перешел на Эрец-Исраэль (…)

— Говорите со мной прямо, без обиняков. Я хочу знать о планах евреев насчет этой старо-новой страны[405], как ее назвал ваш вождь Герцль в своей сказке.

— Ваше превосходительство читали книгу Герцля?

— Еще нет, но знаю ее название. Книгу мне прислал только вчера раввин Сачердоти, когда я ему сказал о госте из Иерусалима. Кстати, он рассказал мне о вашем отце, возродившем древнееврейский язык[406]…

Я прочел Муссолини короткую лекцию о связях евреев с Эрец-Исраэль со времен Первого Храма, начал рассказывать о наших лидерах (…), и тут Муссолини меня прервал (…):

— А кто у вас там самые лучшие ораторы?

— По-моему, Бен-Гурион[407] и Жаботинский.

— А-а! — оживился дуче. — О Жаботииском я уже слышал. Это ведь он создал Еврейский легион[408] в Первую мировую войну.

— Ваше превосходительство действительно в курсе наших дел.

— Есть ли у вас какая-нибудь особая просьба, которую я могу выполнить? — просиял дуче.

— Есть.

— И какая же?

— Я попросил бы ваше превосходительство отдать приказ снести арку Тита[409] с надписью „Иудея покоренная“ и отстроить ее в Иерусалиме с надписью „Иудея освобожденная“, чтобы раз и навсегда уничтожить древнюю вражду между Римом и новой Иудеей.

На секунду Муссолини замер, а потом захохотал во все горло и топнул сапогом.

— Арка Тита? Ну что ж, синьор Бен-Ави, передайте евреям Иерусалима: пусть попробуют взять эту арку»[410].

* * *

Полагая, что для транспортировки евреев из Европы в Эрец-Исраэль понадобятся суда, Жаботинский, воспользовавшись рекомендацией Бен-Ави, встретился с Муссолини и договорился, что тот разрешит открыть в Чивитавеккья первую за две тысячи лет еврейскую морскую школу под руководством директора — итальянского капитана Фуско. Кстати, среди аргументов, которыми Жаботинский, живший в молодости в Италии и свободно владевший итальянским, окончательно убедил дуче открыть эту школу, был и такой: давно пришло время для народов Средиземноморья сменить английский язык на итальянский.

10

В начале августа 1937 года Ариадна с Кнутом отдыхали в очаровательном Нерви под Генуей, бродили по тенистым полянам парка Лаварелло с тремя мраморными чашами фонтанов, спускались к морю по выбитым в скалах ступенькам, слушали на площади непременные «Санта-Лючия» и «О, соло мио»[411], ездили гулять в генуэзскую гавань, пили кофе в прохладной кофейне над синей бухтой и терпкое красное вино в кабачке «Прекрасная Мэри», ходили на заросшее кипарисами знаменитое кладбище Кампосанто, где покоились многие из тех, кто в этом блаженном климате хотел вылечить свою чахотку.

Съездили они и в деревушку Больяско, где родилась Ариадна. Потом она вернулась в Париж к детям, оставленным на неделю с Евой, а Кнут в середине того же месяца совершил свое первое путешествие в Палестину на