Слишком поздно - Колин Гувер

class="p1">Однако когда я открываю дверь, то не застаю ее в спальне. Выхожу в гостиную и вижу: Слоун на кухне помешивает суп на плите. Суп кипит уже больше часа, а значит, она сама тянет время. Она не оборачивается, даже когда я вхожу в кухню.

Нет, не могу… Я трижды раскрываю рот, но слова не идут на язык. Твою мать! Я хватаю себя за шею, долго смотрю на Слоун, тщетно жду, что она повернется. Слова так и не находятся, и тогда подхожу к ней сзади, обнимаю. Слоун откладывает ложку в сторону и хватается за мои руки. Тихо всхлипывает, вздрогнув всем телом. Своим молчанием я уже все сказал. Остается только крепче обнять ее и поцеловать в голову.

– Я люблю тебя, Слоун, – шепотом говорю я.

Она оборачивается и, уткнувшись лицом мне в грудь, плачет. Закрыв глаза, я продолжаю ее обнимать.

Все должно быть иначе, не так положено девушке узнавать, что она станет мамой. И часть вины за ее печаль я чувствую за собой.

У нас еще будет время поговорить, обсудить варианты, а сейчас я думаю о Слоун. Мне даже представить сложно, как ей тяжело.

– Я ужасно виновата, – говорит она, не поднимая головы.

Я обнимаю ее крепче, зная, что за ней как раз никакой вины нет.

– Почему? В чем ты виновата?

Она поднимает на меня взгляд, мотает головой.

– Лишние заботы на твою голову. Ты и так делаешь все возможное, чтобы нас защитить, а тут я взяла и сделала только хуже. – Она отстраняется, берет чертову ложку и снова начинает помешивать суп. – Ты не заслужил это бремя, – говорит. – Не обязан смотреть, как я вынашиваю ребенка, которому ты, может, даже не отец. Это нечестно. – Убрав ложку в сторону, она промокает глаза салфеткой, потом оборачивается и глядит на меня со стыдом. – Прости. Я могу… – Она сглатывает, не в силах произнести следующие слова: – Я могу завтра позвонить куда надо и договориться насчет… аборта.

Я молча смотрю на нее, переваривая услышанное.

Она просит у меня прощения?

Думает, что подкинула мне проблем?

Я подхожу и приподнимаю ей голову. Пальцем убираю слезинку, катящуюся по щеке.

– Если мы как-нибудь узнаем, что малыш от меня, ты его оставишь?

Она вздрагивает, неопределенно поводит плечами и наконец кивает.

– Конечно, Люк. Время вообще неподходящее, но это же не вина ребенка.

Мне очень хочется обнять ее в эту секунду, но я сдерживаюсь и не опускаю руку, чтобы она и дальше смотрела на меня.

– А если бы ты прямо сейчас узнала, что ребенок от Эйсы, ты бы его оставила?

Некоторое время Слоун молчит, а потом мотает головой.

– Я бы с тобой так не поступила, Люк. Это нечестно.

– Я для себя все решил, – говорю твердым голосом. – И спрашиваю тебя: если бы ты узнала, что ребенок от Эйсы, ты бы захотела его оставить?

Следующую слезинку с ее щеки я не убираю.

– Это ребенок, Люк, – тихо говорит Слоун. – Невинный малыш. Но я уже сказала: тебе я такой жизни не хочу.

Вот теперь я обнимаю ее и целую в висок, а когда наконец придумываю, что сказать, вновь заставляю Слоун взглянуть на меня.

– Я люблю тебя. Люблю до умопомрачения. А этот ребенок – частичка тебя. Ты даже не представляешь, как счастлив я буду, если ты позволишь любить частичку тебя. – Кладу руку ей на живот. – Этот малыш мой, Слоун, и твой. Он наш. Если захочешь родить и вырастить его, то обещаю стать самым охрененным папашей всех времен.

Она тут же прячет лицо в ладони и начинает рыдать. Так сильно она при мне еще ни разу не плакала. Тогда я беру ее на руки и отношу в спальню, там бережно кладу на кровать, устраиваюсь рядом и обнимаю, пока слезы не перестают течь из глаз. Наконец, спустя несколько минут в комнате воцаряется тишина.

Слоун лежит, обняв меня обеими руками и положив голову мне на грудь.

– Люк? – Она смотрит на меня, приподняв голову. – Ты самый лучший человек на свете. Я тебя очень, очень сильно люблю.

Я целую ее. Потом еще раз, а затем приподнимаю футболку и чмокаю в живот. Улыбаюсь. Слоун подарила мне то, чего я хотел, сам того не зная. И как бы я ни мечтал, чтобы ребенок оказался моим, а не от Эйсы, ради самой же Слоун, это не имеет большого значения. Ведь малыш – часть женщины, которую я люблю больше всего на свете. Ну разве я не счастливчик?

Я ложусь и придвигаюсь к Слоун. Она больше не плачет. Я целую ее в щеку, убираю волосы со лба.

– Ты знала, что бетонные столбы рассыпаются на пончики всякий раз, когда с головы черепахи падают часы?

Она громко смеется.

– Ладно, победа не победа, если в комнате появляется куча грязных носков, когда черствеет рождественский пирог.

У нашего малыша будут самые странные в мире родители.

Глава пятьдесят вторая

Эйса

Тут в новостях сообщали про какого-то чела. Он изнасиловал девку, а ему впаяли всего пару месяцев. То ли потому что он белый, то ли потому что призер там какой-то.

Вся страна, к хуям, на дыбы встала. Мягкий, видите ли, приговор. В новостях потом несколько недель эту тему мусолили. Я не в курсе деталей, но впечатление создали, что чел – натурально маньяк. Зуб даю, это был его первый, ну максимум второй раз, а все уже взбеленились так, словно он какой-нибудь Гитлер ебучий.

Нет, этот мудак, конечно, свой срок заслужил, могли бы и больше впаять. Я этого хуесоса ваще ни разу не оправдываю, просто бесит, что про мое дело в новостях ни словечка. Я, бля, чувака завалил, а мне даже обвинения не предъявили. Я, бля, создал крупнейшую сеть наркоторговли в универе с самого дня его основания – и ничего. Я Райану оружием угрожал, а судья меня, на хуй, под домашний арест отправил до разбирательства.

Домашний арест. На целых, мать его, полгода.

Наша страна и ее руководство – сборище расистов, лицемеров и клоунов, при которых парням вроде меня сплошная лафа. Я бы стыдился этой страны, если бы не любил ее за отсутствие наказаний.

Ну и раз уж мы заговорили про парней, которые без последствий для себя насилуют девчонок… У меня на обеих руках пальцев не хватит сосчитать, сколько раз я засаживал девкам без согласия. Черт, да я со счета сбился, сколько пялил Джесс, когда она меня не хотела.