Ратные подвиги простаков - Андрей Никитович Новиков

Великий князь, проводив поезд, тяжело вздохнул: он тяготился предстоящим наступлением немцев на Первую армию, отход которой начался в ночь на одиннадцатое сентября.

Нижние же чины двести двадцать шестого пехотного Землянского полка ничем не тяготились.

Пятьдесят седьмая пехотная дивизия, куда входил вышеозначенный полк, в продолжение нескольких дней сооружала окопы с бруствером и заслонами, бойницами и блиндажами. Нижние чины истребляли рощи и лесные массивы для наката прочных козырьков и навесов. Дивизия занимала оборонительную линию Георгенфельд — Фридрихсвальде, но нижние чины не понимали, почему надо обороняться, если впереди имелись значительные части кадровых войск, а победа, как известно, лежала в столице немцев: о том, что самсоновскую армию постигла катастрофа, нижних чинов никто не информировал.

В течение трех дней после сооружения окопов нижние чины оборудовали их внутренний вид предметами бытового обихода: перинами они устилали дно, а холодные окопные стены обвешивали коврами и полотном, суконными тканями и шелком. Огромные окопные ниши были хранилищем всего того, что казалось нужным для похода: котелки и цилиндры, фраки и сюртуки, мясорубки и перечницы, швейные машины и бронзовые статуэтки. Новые владельцы предметов мечтали унести все на отдаленную российскую родину после церемониального марширования на одной из площадей немецкой столицы. Досуг заполнялся любованием вещами и спором о том, можно ли одеваться в штатское, не посрамляя воинской чести. Окопы приобрели видимость жилья, превосходящего по убранству лучшую российскую хату. Таким образом, нижние чины освоились бы в окопах на продолжительное время, если бы никакая стрельба не тревожила их мирного покоя. Они прожили в окопах несколько мирных дней, готовы были прожить тут долгие годы.

Война пока протекала для нижних чинов мирно, и до их слуха еще не доходила артиллерийская канонада. Утром одиннадцатого сентября с передовых позиций мимо окопов проходили кавалерийские эскадроны, и пехотинцы справлялись у кавалеристов, можно ли догнать удирающих немцев на лошадях. К общему удовольствию пехотинцев кавалеристы утверждали, что немцев догнать никак невозможно.

В полдень с передовых линий транспортировали раненых, с руками, положенными на белые косынки: кровь пробивалась сквозь густой слой ваты и застывала на поверхности пахучего бинта. Лица раненых сияли счастьем и торжеством, так как страх для них теперь лежал где-то позади: торжествовали раненые потому, что ценою пролитой крови, как им казалось, ими приобретен покой. Нижние чины двести двадцать шестого пехотного Землянского полка выходили из окопов, сопровождали взором раненых и немного завидовали им. Вслед за ранеными потянулись колонны пехоты, но и они ничем особенным не омрачали состояния окопавшихся: возвращавшиеся полагали, что их отводят в тыл для продолжительного отдыха, ибо еще не было той силы с немецкой стороны, под давлением которой дрогнули бы русские войска.

Правда, отходившие уже побывали под воздействием артиллерийского огня, но страх постепенно остывал в сердце каждого по мере отдаления от сферы боя. Никто не объяснил нижним чинам двести двадцать шестого пехотного Землянского полка, что началось общее отступление Первой армии и что их пятьдесят седьмая пехотная дивизия оставлена в окопах для прикрытия отступления. Что было ведомо высшим начальникам, того не должны были знать нижние чины, принимавшие чужой отход с передовых позиций, быть может, за всеобщий мир. Тревога, правда, западала в сердца, однако она рассеивалась лучшими предположениями.

Вечером, перед закатом солнца, в окопах двести двадцать шестого пехотного Землянского полка многое разъяснилось прибытием полкового священника. Рыжий иеромонах, покинувший монастырские стены для ратных подвигов, удивил нижних чинов, прежде чем их обрадовать: он подъезжал к окопам на осле — козлиная бородка иеромонаха подпрыгивала от ленивого ослиного шага, а его ноги почти волочились по земле. Иеромонах ездил на осле не случайно: он утверждал, что Иисус Христос пользовал означенное животное для входа в резиденцию царей иудейских именно потому, что так же, как и иеромонах, был мал ростом и сесть на лошадь верхом без посторонней помощи не умел. Во-вторых, ослы ленивы вообще, они не растрясут в езде, а в дожде и голоде весьма выносливы. Иеромонах не принимал в расчет третьего обстоятельства, которое в его профессии оказалось особенно важным: нижние чины проявили больший интерес к ослу, чем к сану иеромонаха, но зато явка их на богослужение полностью обеспечивалась.

При большом стечении нижних чинов счастливый иеромонах опустил повода, и никакая посторонняя сила не столкнула бы осла с места при его отдыхе и задумчивости. Иеромонах при незначительности роста все же оказался подвижным: он на ходу накинул епитрахиль, облачаясь без посторонней помощи. Облачившись, он стал нетерпеливо выжидать, пока у нижних чинов пропадет интерес к ослу, топырившему огромные уши. Однако интерес нижних чинов был велик, а терпение иеромонаха короткое.

— Помолимся, православные! — предложил иеромонах, вздыхая.

Он что-то провозгласил, но и его густой бас затерялся в вечернем безмолвии. Закат был неповторимо великолепен, однако поля и леса озарялись на незначительные минуты: за пологом горизонта, как бездымный и беспламенный костер, угасал день, омраченный и безрадостный. Иеромонах торопился, но не терял присущей его ремеслу твердости и расторопности: он объявил, что исповедовать будет всех сообща, и каждый обязан на поставленный им вопрос прокричать единое слово: «грешен». Впоследствии же, у кого окажется обособленный грех, тот обязан будет подойти отдельно и чистосердечно признаться наедине.

Иеромонах на собственном опыте знал, что прелюбодействуют многие, друг другу завидуют все, а помышляющие о злодеяниях не расскажут до тех пор, пока намерение не превратится в совершившийся факт. Он поставил нижним чинам свыше двух десятков вопросов, и на все они, не задумываясь, стройно отвечали. Он заставил всех преклонить колена и, отпуская грехи, приподнял епитрахиль, не покрывая ничьей головы. Отдельно кающихся не оказалось, если не считать одного нижнего чина, подошедшего к иеромонаху не с раскаянием, а с неотложным вопросом.

Подошедшим оказался Павел Шатров, поразивший поставленным вопросом всех нижних чинов, дожидавшихся ответа иеромонаха. Скрестив на груди руки, Павел Шатров смиренно и благопристойно спросил иеромонаха, что последний должен сделать, если в святые тайны попадет муха.

— Не попадет, сын мой, муха, у меня сухие дары, — смутился иеромонах, но окончательно не потерялся.

Нижние чины явно не удовлетворились ответом иеромонаха, и взоры их естественно устремились на Павла Шатрова. Последний понял, что от него многого ожидают и что он должен оправдать чужие чаяния; тогда он довел до сведения нижних чинов, что в его сельской местности престарелый поп обсосал муху, попавшую в святые тайны, а обсосавши, выбросил ее изо рта.

Посрамленный иеромонах не возразил, а что-то проворчал себе под нос и осторожно открыл походную дарохранительницу с сухими дарами.

Иеромонах отбыл в том же направлении, откуда прибыл,