Черный треугольник. Дилогия - Юрий Кларов

В логике Борину отказать было нельзя.

– Так что, Леонид Борисович, подышу-ка я несколько дней дачным воздухом.

– Дышите, – согласился я.

В Краскове Борин пробыл недолго. Но дачный воздух пошел на пользу не только ему… Уже к исходу второго дня он привез в Москву узкогрудого и лупоглазого человечка о усиками и пробором, рассекающим его голову на две половинки.

– Прошу любить и жаловать, – весело представил человечка Борин, – бескорыстный покровитель всех красковских бильярдистов, мастер кия, рыцарь мелка и труженик лузы. Местный маркер.

– Гоша, – поклонился мне человечек и даже шаркнул ножкой. – Гоша Чилим. Может, слышали?

– Сожалею, но не привелось.

– Меня в Краскове все знают, – похвастался Гоша.

– Единственный и самый популярный маркер на весь поселок, – подтвердил Борин.

Выяснилось, что наши сведения о покойном были далеко не полны. Оказалось, что Дмитрий Прилетаев был не только удачливым вором, но и умелым бильярдистом, одинаково сильным как в русской пятишаровой, так и в берлинской. Гоша мог засвидетельствовать под присягой, что Степан Андреевич (в поселке Прилетаева знали под этим именем) на его глазах ни разу не киксовал и делал шары такими триплетами, что лучшие красковские бильярдисты и те ахали.

– Гоша видел Степана Андреевича в Москве незадолго до самоубийства, – прервал маркера Борин.

– Да-с, – подтвердил Гоша.

– В чайной Общества трезвости у Николаевского вокзала, если не ошибаюсь?

– Да-с, – снова сказал Гоша. – Чай пили.

– И не один?

– Вдвоем.

– Вот и расскажите нам поподробней о внешности того господина, – ласково попросил Борин.

Человек, которого описал Гоша, был хорошо знаком и мне и Борину…

– А вы, Петр Петрович, были правы, – сказал я, когда показания маркера были запротоколированы.

– В чем?

– В целебности красковского воздуха, разумеется.

– Зато я ошибся в другом, – сказал он. – Похоже на то, что в игре участвуют не одни «маляры»…

О том, что столица переносится в Москву, официально объявлено еще не было. Но в городе уже об этом знали. Знали о предполагаемом приезде народных комиссаров и членов ВЦИК. Знали об эвакуации из Петрограда советских учреждений.

Слухи о переезде Советского правительства стали для буржуазных газет сигналом к началу новой кампании против большевиков, кампании, еще более яростной, чем прежняя.

В «Русских ведомостях» некто, скрывающийся за инициалами Е.М., охарактеризовав для начала большевизм как социализм, поставленный вверх ногами, а ленинизм как идеологию деклассированной солдатчины, повизгивая от бессильной злобы в каждом абзаце, писал: «Жри скорей другого, чтобы он не сожрал тебя, – таков главнейший декрет социалистической революции, единственный не расклеенный на заборах, но всаженный клеймом в обезумевшую душу народа».

С особым удовольствием смаковали «небывало позорные» условия Брестского мира, разногласия между большевиками и левыми эсерами и в среде самих большевиков.

С нетерпением и в то же время с некоторой опаской ждали «всемосковского», а может, и всероссийского, – кто знает? – восстания анархистов.

Тон статей в газете «Анархия» становился с каждым днем развязней. Газета федерации открыто призывала «к третьей социальной революции».

«Народ хорошо помнит недавний лозунг тех же большевиков – «Грабь награбленное!» – демагогировали идеологи с Малой Дмитровки. – Народ не может и не хочет ждать. Для чего, спрашивается, гибли в тюрьмах и на каторге лучшие люди России? Для чего, спрашивается, рабочий класс и трудовое крестьянство осуществляли революцию и проливали свою кровь?! Ручьи экспроприаций должны слиться в многоводную могучую реку, в которой навеки утонет право частной собственности. Не рабочий контроль и не национализация, а немедленная передача фабрик и заводов в собственность и управление рабочим, которые на них трудятся! Не рабоче-крестьянское правительство, стоящее над народом, а свободный от всякого правительства и всякой власти народ!

Не позорный капитулянтский мир с германскими капиталистами, а освободительная война угнетенных всего мира против угнетателей!»

Вновь зашевелились учредиловцы. То на одной, то на другой квартире собирались бывшие офицеры. В Замоскворечье, в Охотном ряду, на Солянке, в трактирах и кухмистерских появились мордастые молодцы из, казалось бы, канувшего в Лету «Союза русского народа». «Союзнички» извлекали из сундуков свои сделанные наподобие церковных хоругвей знамена, значки с крестом, царской короной и Георгием Победоносцем, пьянствовали, грозились, точили ножи…

Готовилась к очередному наступлению против большевиков и церковь. Это чувствовалось по тону статей в «Церковной правде» в «Православном паломнике», в «Церкви и жизни» и «Богословском вестнике».

Соборный совет спешно формировал свои «полки» и «дивизии».

При нем была создана «комиссия о гонениях на православную веру». На собрании представителей приходских советов Москвы было принято решение все приходы города слить в единый «Союз объединенных приходов» во главе с «Союзным советом». Повсюду возникали «братства», которыми руководил «Всероссийский совет приходских общин».

Вышедшая из окопов церковь обладала многочисленной армией, в сотни, а то и в тысячи раз превышающей антибольшевистские силы на юге, западе и Урале.

Рычалов, всегда питавший слабость к арифметике, произвел приблизительный подсчет этого войска.

Держа в руке огрызок карандаша, он говорил:

– По данным 1913 года, в России было свыше 20 тысяч монахов и монахинь, более 70 тысяч послушников и послушниц. Сколько получается?… То-то и оно. Значит, почти 100 тысяч черного духовенства. Верно? Теперь перейдем к белому духовенству. 47 500 церковных приходов. Так? Так. Приходы – это попы, дьяконы, псаломщики, церковные старосты, регенты… Но будем исходить из минимума. Возьмем самый что ни на есть минимум – три человека на приход. Всего три, и то получается 140 тысяч с хвостиком. Теперь чиновники духовного ведомства, законоучители… Этих никак не меньше 20 тысяч… Сколько выходит? 250 тысяч с гаком. Это ядро, гвардия. А ведь еще имеются «братчики», хоругвеносцы, приходские общинники, «союзники», наконец, просто примерные прихожане, которые пойдут туда, куда позовут их иереи… Вот и считай, полутора, а то и двухмиллионная армия, Леонид. Может, и трехмиллионная, ручаться не буду. А их гарнизон в первопрестольной… Ну сколько? Наверное, тысяч 60–80, допускаю, что и 100. Помнишь крестный ход в защиту церкви и «всенародный» молебен на Красной площади? Впечатляющее зрелище! Да, церковь – сила…

И эта сила теперь все чаще и чаще напоминала о себе тревожным набатом, который, подобно ночному пожару, вспыхивал то в одном, то в другом конце большого города, срывая с постелей обывателей и призывая их грудью стать у стен храма; выкриками гремящих железными веригами юродивых, предрекающих гибель, кровь, голод, пришествие антихриста; проповедями с амвонов «сорока сороков» московских церквей…