Ясень и яблоня. Ярость ночи - Елизавета Дворецкая

Потолковав о том о сём, гости стали расходиться, Уни выразительно медлила у двери, и Торвард было встал, охваченный известным нетерпением, но кюна Хёрдис села возле сына и взяла его за руку.

– Поговори со мной немного, конунг, сын мой! – с намеком предложила она. – Как тебе понравилась песнь?

– Я очень благодарен судьбе, пославшей мне такую добрую и заботливую мать! – с чувством поблагодарил Торвард, в свою очередь сжав ее руку и привстав. – Я все сидел в безмолвном горе над своей погибшей честью, как Гудрун над мертвым Сигурдом, пока добрая женщина не сбросила покрывало с трупа и не предложила вдове его поцеловать. Так и ты ткнула меня носом в мои кровавые раны, и я сообразил, что хватит убиваться, надо как-то дальше жить. Ну, что, я свободен? Извини, госпожа моя, но я действительно вспомнил, что на свете есть и другие женщины…

– Подожди! – Кюна не выпустила его руки и заставила снова сесть. – Ты, кажется, пропустил в этой песни самое важное.

Взглядом она подозвала Оддбранда; тот встал и с неспешной величавостью направился к ним. Заметив старика, Торвард перестал рваться на свободу и снова сел. Оддбранд был не любителем слоняться по чужим домам, и если уж он задержался, когда гости расходятся, значит, для этого есть причины.

– Хотелось бы, чтобы нас никто не слышал! – пояснил Оддбранд, усаживаясь на ступеньку возле Торварда и глазами показав на перегородку между гридницей и кухней, которая не доходила до крыши и через которую доносились голоса челяди. – У нас к тебе такой разговор, конунг, который, если мы договоримся, будет заключать в себе великую тайну!

Торвард слегка переменился в лице, посторонние мысли как ветром сдуло. Оддбранд Наследство сам был ходячей тайной: раз уж он вслух произнес это слово, то дело и впрямь нешуточное. Похоже, Оддбранд и кюна не зря шептались столько вечеров подряд, и сейчас он услышит то решение, которого так не хватало!

– Мы с твоей матерью все размышляли о том, как достойно увенчать твой прекрасный замысел! – вполголоса начал Оддбранд. – Насчет квиттов.

– И насчет раба? – так же вполголоса уточнил Торвард.

– Да! – Старик кивнул. – Ты, помнится, говорил, что охотно поехал бы сам… если бы только тебя там не узнали. Замысел этот непрост. Мы хотим проникнуть за грань Иного Мира. А значит, все у нас должно быть перевернуто, как отражение в воде. Ты даешь свободу рабам. Это хороший первый шаг. Теперь следует сделать второй: обратить в раба свободного. Кто свободнее всех? Конунг.

Торвард вопросительно смотрел на него, не понимая.

– Твоя мать не случайно пожелала сегодня услышать песнь о пророчествах Грипира. Вернее, она пожелала, чтобы ее услышал ты. Сама-то она уже давно вспомнила тот мудрый совет, который в этом сказании заключен. Проникнуть к спящей деве на огненную гору мог только тот, кто не ведает страха. Это мог сделать только Сигурд, но сосватать прекрасную деву он обещал не себе, а своему побратиму Гуннару. Вот им и пришлось поменяться обличьями. Сигурд, не ведающий страха, явился к ней в обличье Гуннара: сам Гуннар не сумел бы к ней попасть, а в своем обличье Сигурд не сумел бы помочь побратиму. Вот и мы с твоей мудрой матерью рассудили: на остров Туаль должен поехать не кто-нибудь, а Торвард конунг, но поскольку его там знают, то добиться успеха он сможет только в обличье Гуннара…

– Какого Гуннара? – не сдержался Торвард. У него кружилась голова: он даже не понимал: а не шутит ли с ним этот белобородый чернобровый старик, так похожий на Одина, только что не одноглазый!

– Допустим, его будут звать по-другому. Речь идет о том, чтобы тебе принять на себя чужое обличье и под видом другого отправиться на остров Туаль. Что ты об этом скажешь?

– Что здесь кто-то с ума сошел! Я! В чужом обличье! Ничего себе! Это каким же колдуном надо быть! Я ж не колдун!

– А я-то кто? – чуть ли не оскорбленно вскричала кюна Хёрдис, но тут же, опомнившись, резко понизила голос. – Это не такое уж сложное колдовство, конунг, сын мой! Это даже не то, чтобы поселить свою душу в чужое тело, это еще проще! Это всего-то навсего отвод глаз, это умеют многие хуторские ворожейки. И уж тем более это умею я!

– Да, твоя мать умеет! – подтвердил Оддбранд. – Она умела это, еще когда была моложе фрии Эрхины.

– А что значит поменять обличье? – стал расспрашивать Торвард, пытаясь скорее охватить умом этот волнующий, поразивший его замысел. – Я должен поменяться с кем-то телами?

– Нет, твое тело останется при тебе! – утешила его кюна Хёрдис. – Ты останешься собой, с тобой останется вся твоя сила, твои руки, ноги и прочее, просто другим людям ты будешь казаться другим человеком. Ты будешь выглядеть другим, оставаясь собой. Не бойся, это не больно. Я так делала много раз. Я умела даже принять на себя образ, который хранился в памяти того, кто смотрел на меня. И тем более мне будет легко сделать это, видя перед собой живого человека.

Торвард оперся локтями о колени и зажмурился, пытаясь унять суматоху в мыслях и вообразить, как все это будет выглядеть.

– Значит, там я буду вместо кого-то другого, а кто-то другой будет здесь вместо меня? – спросил он чуть погодя.

– Это не обязательно, – ответила Хёрдис. – Если мы выберем тебе обличье, скажем… Храппе рыбака, то надевать на него твой облик вовсе не нужно. Просто на свете окажутся как бы два Храппе – один здесь, другой на Туале.

– Но для общего спокойствия было бы лучше, если бы ты позволил придать этому другому, скажем, Храппе, твой облик на время твоего отсутствия, – добавил Оддбранд. По той слаженности, с каким старик и кюна дополняли речи друг друга, было видно, что между собой они обсудили все до тонкости. – Иначе Фьялленланд останется без конунга неизвестно на какое время. Чтобы людям было спокойнее, какому-то конунгу, хотя бы поддельному, следует посидеть в это время на твоем месте. Конечно, править будет твоя мать.

– А если ему там понравится?

– Так ведь я всегда могу сдернуть с него твое обличье и показать всем, что это всего-навсего Храппе! – с торжеством воскликнула кюна. – Не беспокойся, сын мой, твоя мать всегда сумеет постоять за твои права! Я сражалась за них, еще когда ты не родился!

И Торвард почувствовал искреннюю благодарность к матери, которая, при всех своих странностях, по-настоящему была предана своему порождению, не хуже любой матери на свете.

– Кто это будет? – спросил он, помолчав. – Не Храппе же, в самом деле!

– Нет. Ведь тебе нужно попасть поближе к фрие Эрхине, а для этого нужно обличье помоложе и покрасивее. Внушающее любопытство и доверие.

– И без фьялленландского выговора, – дополнил Оддбранд, с намеком глядя на Торварда, словно побуждая скорее догадаться, кого он имеет в виду.

– Уж не твой ли почтенный облик ты мне предлагаешь? – Торвард недоверчиво усмехнулся.

– Нет. Я, собственно говоря, имел в виду Коля. Того слэтта, который живет у Стуре-Одда. Слэтт, привезенный квиттами, не вызовет никаких подозрений. Он достаточно молод и по-своему хорош, чтобы, одушевленный твоим духом, смог проникнуть куда угодно и сделать что угодно…