Ясень и яблоня. Ярость ночи - Елизавета Дворецкая

Весь день он ходил еще мрачнее обычного, и ему хотелось завыть от мысли: а как теперь ему самому показываться в Винденэсе? В других местах? Он ненавидел остров Туаль и был готов на все, лишь бы рассчитаться за обиду и вернуть право смело смотреть людям в глаза. Но как? Как?

Стуре-Одд тем временем начал песнь о том, как Сигурд приехал к своему дяде по матери, конунгу Грипиру, мудрецу и прорицателю, чтобы тот поведал, что суждено герою в жизни.

Будешь велик,

как никто под солнцем,

станешь превыше

конунгов прочих,

щедр на золото,

скуп на бегство,

обличьем прекрасен

и мудр в речах,[14]—

обещал Грипир Сигурду, и при этих словах Торвард наконец поднял глаза на мать. Все это сейчас звучало не слишком приятно и походило на насмешку.

Сначала отмстишь

ты, князь, за отца,

за горький конец

конунга Эйлими;

сыновей ты сразишь

конунга Хундинга;

будет твоею

в битве победа.

Лицо Торварда делалось все сумрачнее. Только этого недоставало! Говорить с ним о мести за убитого отца просто жестоко: его собственный отец тоже погиб от вражеской руки, но он своей боли не мог облегчить даже местью. Торвард был вовсе не уверен, что даже если бы за смерть на поединке приличия позволяли мстить, ему было бы приятно убить Хельги сына Хеймира.

Лишит тебя счастья

ликом прекрасная

светлая дева,

забросишь труды,

забудешь людей,

сна лишишься,

с ней не встречаясь.

Торвард в досаде бросил в огонь прутик, который перед этим вертел в руках и переламывал. Ну, матушка, выбрала сказание! Да, все так и случилось: прекрасная ликом дева свела его с ума, но теперь-то он вполне понял, каким дураком был, и не надо ему об этом твердить снова и снова! На мать он не смотрел и вообще не поднимал глаз, стыдясь своей досады. А кюна Хёрдис сидела с самым безмятежным и довольным видом, благосклонно кивая Стуре-Одду в знак того, как приятно ей его слушать.

В путь отъезжая,

обличьем сменяется

Гуннар с тобой;

Грипир не лжет!

На Гуннара ты

станешь похожим,

но сохранишь

красноречье и мудрость;

ты обручишься

с девою Хеймира;

не отвратить

этой судьбы.

Обручишься, как же! Хрен троллиный! Торварду очень хотелось уйти; но показывать людям, как все это его уязвляет, хотелось еще меньше, и он молчал, с мрачной обреченностью глядя в огонь.

Ты будешь покоиться,

князь благородный,

с девою рядом,

как сын возле матери;

будет за это

хвалимо навеки,

вождь народа,

имя твое…

И тут Торвард чуть не рассмеялся, но его сдержанную угрюмую ухмылку все увидели и все поняли. Уж чего не было, того не было! Он-то на своей священной горе вовсе не «покоился», и уж точно не «как сын возле матери». И позор, полученный вместо славы и похвалы «навеки», в свете древней песни выглядел закономерным и заслуженным. Нет бы ему послушать ее перед отъездом на остров Туаль! Но здесь, право же, есть разница: Брюнхильд была недоступна женихам, потому что ждала одного, а Эрхина неподвластна одному, потому что ей положено много «мужей»…

Смеясь над собой и своим «неправильным» поведением на священной горе, Торвард отчасти расслабился и уже вполне спокойно дослушал песнь до конца. Так хорошо начавшись, жизнь Сигурда окончилась предательской, бессмысленной гибелью, которая опозорила убийц, а его не прославила. И Торварда, как и юного Сигурда, немало подбодрило обещание прорицателя, данное напоследок:

В том утешенье,

князь, найдешь ты,

что счастья тебе

суждено немало:

здесь на земле,

под солнца жилищем,

не будет героя,

Сигурду равного!

В самом деле, хватит сидеть в мрачной торжественности древнего героя! Как будто встряхнувшись, Торвард опомнился: чугунный небосвод, так на него давивший, вдруг треснул, не вынеся собственной тяжести, и в трещину полился свежий воздух. Невыносимая тоска, так долго его душившая, наконец задохнулась сама. Конечно, мечта об Эрхине была красива и потерять ее жаль, но она, слава Фрейе, не единственная женщина на свете.

Подняв глаза, Торвард встретил взгляд Уни, дочери Храппе рыбака, одной из своих прежних подружек, совсем позабытых за последние месяцы. Сидя у самой двери, она с надеждой ловила его взгляд. Не вечно же ему сидеть в оцепенении, должен же он когда-нибудь стать прежним! Прежним, однако, Торварду не суждено было стать уже никогда, но он опомнился настолько, что стал узнаваем для себя и других. Он подмигнул Уни, и она раскрыла глаза, не веря такому счастью.

– Я сколько это слушаю, а все не пойму: в кого же Брюнхильд на той горе влюбилась, в Гуннара или в Сигурда? – спросила Сольвейг Красотка, когда песнь была окончена и все вздохнули над злой судьбой славнейшего из героев. – Ведь она видела лицо Гуннара. И потом за него же вышла замуж. Чем она была недовольна, зачем людей-то убивать? Ведь что хотела, то и получила.

Фру Сольвейг обвела людей широко раскрытыми карими глазами и выразительно пожала плечами, словно призывая всех согласиться, что это все очень глупо. Кое-кто тихонько посмеивался. Старшую внучку Стуре-Одда недаром прозвали Красоткой – она была хороша собой, румяна, высока ростом, и вся ее фигура дышала здоровьем и силой. Держалась она самоуверенно, и у нее имелись все основания для этого, поскольку она владела решительно всем, что нужно женщине для счастья. Расторопная и хорошая хозяйка, никакой иной мудростью, кроме той, что имеет отношение к кухне, Сольвейг Младшая обременена не была и очень сильно уступала в этом сестре Сэле, которая никогда не задала бы такого глупого вопроса!

– Да нет же, она полюбила не лицо, а самого Сигурда! – ответила ей фру Альвелинда из Бергелюнга. – Ведь главное в человеке – дух, а обличье – почти то же самое, что одежда! Дух его был сильнее и храбрее всех живущих, иначе он не попал бы к ней на огненную гору. Вот это она и полюбила. А внешность – это ерунда.

– Конечно! – согласилась фру Вильминна. Жена Халльмунда тоже не славилась большой ученостью, но лучше Сольвейг понимала, что такое любовь, а это тоже по-своему немалая мудрость. – Если уж тебе суждено кого полюбить, то внешность здесь ни при чем. И Брюнхильд полюбила Сигурда, только она думала, что у него глаза и волосы как у Гуннара. А ей потом подсунули Гуннара, только с глазами и волосами как у того Сигурда, которого она полюбила. Вот она и обиделась. И правильно. Это же все равно что обокрасть!

Мужчины посмеивались, слушая это причудливое объяснение, но женщины вполне его понимали.