Противостояние. Спецслужбы, армия и власть накануне падения Российской империи, 1913–1917 гг. - Владимир Хутарев-Гарнишевский

Состояние края усугублялось пожарами, эпидемиями, нехваткой продовольствия и средств первой необходимости. В составленном на следующий день, 12 января, донесении в департамент полиции начальник Холмской жандармерии приводит поистине ужасающую картину. «Среди населения Галиции наблюдается нищенство и голод. Скотины и корма для нее сохранилось очень мало и то лишь у очень немногих крестьян, а подвоза продуктов ниоткуда не производится… Крестьяне целыми вереницами тянутся в пос. Тарногород и Белгорай за покупкой съестных продуктов, невзирая на опасения быть задержанными нашими властями или же ограбленными в пути злоумышленниками… В одной из деревень над рекой Саном мать с 4-мя детьми на руках, муж коей на войне, бросилась в отчаянии в реку, и когда ее спасли, ответила, что к тому привел ее голод. В некоторых погорелых и разгромленных селениях вокруг пепелищ своих очагов с диким хохотом и воплями ходят полоумные, потерявшие рассудок от пережитого ужаса войны»[631].

Власти осознавали масштаб надвигавшейся гуманитарной катастрофы. Для выяснения степени нужды населения и выдачи пособий в каждом уезде были образованы комитеты из местного сельского и городского населения под руководством уездных начальников, подчиненные Краевому благотворительному комитету во Львове, который возглавлял родственник генерал-губернатора депутат Государственной думы от русских националистов граф Владимир Алексеевич Бобринский. Он собирал сведения о нуждающихся, распределял продуктовую и денежную помощь из экстраординарных сумм генерал-губернаторства. Именно этот вполне опытный политик и формировал в целом идеологический курс русской оккупационной администрации[632].

15 января 1915 г. полковник Мадатов запросил главу штаба ОКЖ Никольского о возможности проведения совместных скоординированных с ВЖУ Галиции действий[633]. И вскоре при содействии графа Г. А. Бобринского во Львове прошли переговоры руководства Холмской и Галицийской жандармерии о выработке совместных мер по наведению порядка[634]. Неспособность ВЖУ Галиции самостоятельно справиться со своими проблемами исходила из мизерного размера выделенного ей числа сотрудников. В отчете о прошедших 25 января переговорах полковник Мадатов писал начальнику штаба главкома Юго-Западного фронта, что Львовский район и прочие местности завоеванной части Галиции находятся в одинаково неблагоприятных условиях в результате «отсутствия подлежащих штатов администрации вообще и полиции во всех ее видах»[635]. До нас дошло описание состояние администрации Ярославского уезда Галиции, в котором процветали мародерства, дезертирство солдат, начинались эпидемии. Некомплект чинов полиции и стражи в уезде составлял 81 % от положенного по штату. Так, наличный состав уездной полиции на 5 полицейских участках состоял из 5 урядников и 10 стражников, в то время как полагалось иметь 25 стражников и 50 конных и пеших нижних чинов казачьих войск. И это на 160-тысяч-ное население огромного разоренного войной уезда площадью 100 тыс. гектаров[636]. Железные дороги были парализованы, выделенные губернатором Бобринским 500 тыс. пудов зерна голодающему населению было технически невозможно быстро доставить, врачей и фельдшеров для борьбы с начинавшимися эпидемиями катастрофически не хватало. Самое печальное, что, по оценке Мадатова, город Ярослав с уездом находился в еще сравнительно неплохом состоянии по сравнению с другими территориями Галиции.

В хаотическом состоянии находились все сферы управления краем, включая судебную. Осенью 1914 г. часть бывших австро-венгерских судов продолжала функционировать по австрийским же законам, но под наблюдением российских чиновников (в Тарнополе и Львове). Жалованья они, правда, не получали. В других же местах судебная власть была возложена на уездных начальников, судивших по русским законам. Параллельно работали и военно-полевые суды, рассматривавшие дела о шпионстве, утайке оружия населением, порче производств и казенного имущества, о спаивании нижних чинов русской армии[637]. Власти генерал-губернаторства не вполне понимали, по каким законам и какому порядку судопроизводства необходимо рассматривать дела иностранных подданных, попавших в оккупацию. Поэтому на всякий случай судебные определения составлялись от имени императора без указания, какого конкретно – русского Николая II или австро-венгерского Франца Иосифа. Управленческую неразбериху лучше всего характеризует следующая цитата из отчета Г. А. Бобринского в штаб Главковерха от 20 октября 1914 г.: «Сельские установления в своем делопроизводстве пользуются русским языком, а все остальные – польским; сношения местных установлений с русскими властями делаются большей частью на польском языке с приложением русского перевода, а обратно только на русском языке»[638]. По предложению В. А. Бобринского украинский (мазепинский) язык в официальном делопроизводстве не использовался. Это было его старой идеей, сформировавшейся задолго до начала Первой мировой войны, – остановить продвижение украинского национализма на Днестре и Сане, пока он не захватил Малороссию и не дошел до Днепра[639]. По утверждению генерал-губернатора, русский вполне был понятен сельскому населению, а польский – городскому[640]. Правда, обоснованность этих суждений вызывает большие сомнения.

Однако взять необходимое количество квалифицированных управленцев, судей, чинов полиции и жандармерии было просто неоткуда. К тому же вскоре выяснилось, что и кадровый состав командируемых чинов оставлял желать лучшего. Если жандармы стояли на защите интересов русского государства, то о полицейских этого сказать было нельзя. В мае 1915 г. начальник жандармского управления Галиции Мезенцов утверждал, что высшие и низшие чины полиции и железнодорожники, направляемые в Галицию из Подольской и Киевской губерний, где было сильно украинское националистическое (мазепинское) движение, оказались крайне неудовлетворительными в нравственном и политическом отношении. Казалось бы, российские полицейские должны были содействовать дружественно настроенному русинскому населению. На деле же они оказывали поддержку националистам-мазепинцам, поддерживавшим противников России. По утверждению Мезенцова, это вносило чувство разочарования и беспомощности в среду русин, терявших веру в российскую администрацию[641]. Лучше всего 18 января 1917 г. эту мысль выразил архиепископ Харьковский Антоний (Храповицкий) в письме к Ф. Ф. Трепову, сменившему в 1916 г. Г. А. Бобринского на посту генерал-губернатора: «Плачутся галичане, что их одолевают в Галиции поляки и мазепинцы; по мазепинским учебникам преподают в школах, в каковых учебниках поносится Россия и православие и восхваляются Франц Иосиф и Иван Мазепа. Принцип правительства нашего: „никакой политики“ практически превратился в принцип „политика польская и мазепинская“»[642].