Фатум. Сон разума - Виктор Глумов

Как странно: Главный говорит его мыслями, убеждает в том, что и так известно. Белов продолжил:

— Тима, все, что я говорил тебе, — правда. Никаких инопланетян нет! Есть то, что эзотерики называют эгрегором, мысль материальна, она не исчезает. Тысячи одинаковых мыслей сливаются, как когда-то сливались сложные органические молекулы, в некое подобие ментальной сущности. Люди ее породили, и она пытается их подчинить. Она ими питается!

Реут сел, опустошенный. Да, он слышал это раньше, но будучи атеистом, не верил в то, что нельзя потрогать. Закрытые исследовательские центры «Фатума» работали, искали некую субстанцию, но результата не было, и Реут думал, что это — для отвода глаз. Он даже не дочитал книжку про эгрегоры, посчитав, что она написана психом.

Получается, что если миллионы верят в одно и то же, хотят одного и того же, то их желания, слитые воедино, оживают. А чего хочет большинство? Тимур Аркадьевич передернул плечами: смерти соседа, крови и слез… Столетие за столетием люди вскармливали эту тварь…

— Прошу, Тима… У тебя хватит сил удержать это, оно безмозглое, главное — прикормить. Его нельзя уничтожить, но можно обуздать. Чтобы удерживать, мы и работаем, а Каверин молод и глуп, оно сольется с ним и прольется кровь, много крови. Пассионарии — не более чем проводники. Каверин перестанет быть собой, сделается просто проводником чужих желаний, потеряет человеческое, но будет думать, что остался прежним. Не будет свободы. Никогда не будет свободы!!! Ее способны принять немногие, такие, как мы. Остальные придумают нового Хозяина, новый эгрегор! И всё. Будет только хуже!

Белесые глаза Главного лихорадочно блестели, щеки подергивались, пальцы сжимались-разжимались. Он больше не пугал. Пугало другое — Реут ему верил. И чем больше верил, тем страшнее ему становилось.

— Я не могу больше, Тима. Сложно, все равно что водить тигра на поводке, оно вырывается, а я уже слаб. Мы создавали вас, закаляли страданиями, меняли плюс на минус, чтобы потом передать вам поводок. — Главный захрипел. — Попытайся… обуздать.

Реут вздрогнул под обрушившимся потоком.

…Ветер гонит по пшеничному полю золотистые волны — колышется толпа на площади. Катится комбайн, и колосья исчезают в его чреве. Катится по беснующейся толпе, пожиная урожай. Под пальцами — рычаги. Руки движутся помимо воли. Они делают так, как хочет комбайн.

Остановить!!!

Люди хотят не свободы — хлеба, замешанного на крови. Слишком сильно хотят, сами прыгают во вращающуюся смерть…

Толчок.

Реут очнулся на коленях. Рядом, закатив глаза, лежал Главный — человек, который держал под контролем бога войны, порожденного самими же людьми. Еле хватило сил, чтобы проверить пульс на аорте Главного. Мертв. Реут жил так долго, чтобы научиться хладнокровно удерживать тварь в узде. И не смог…

Срочно надо позвонить Каверину! Тимур Аркадьевич вынул телефон, выругался: связи нет. В голове пусто и звонко. Добрести до выхода!

По скользящим осколкам, вдоль качающихся листьев — на улицу. Оттолкнуть обеспокоенного Силина. Непослушными пальцами нажать на кнопку вызова. Гудки… гудки…

* * *

Стас Кониченко развил бурную деятельность: велел всем вернуться в штаб. На весь Интернет прокричал, что злодеи из «Фатума» забрали Никиту Викторовича Каверина. Выложил в Сеть снятые с камер слежения ролики.

Митинги продолжались, и ответ напрашивался сам собой: нужно поднимать людей.

Копии всех документов, переданных Стасу Кавериным, Конь разослал по новостным агентствам. И занялся организацией акции протеста. Приехавший Михаил Батышев горел негодованием, вдвоем со Стасом они придумали требования: свободу политическому заключенному Каверину, марионеточное правительство — на мыло, руководство «Фатума» — под суд, президента и премьера — на лесоповал. Лозунги здорово попахивали революцией, но Коню до этого дела не было, а бывшему «левому» Михаилу — и подавно.

Стас кинул клич в социальных сетях.

Никита Викторович, конечно, был бы против. Но Никиту Викторовича увезли, и священная обязанность «Щита» — защитить своего лидера.

Вскоре желающих поучаствовать в несанкционированном шествии было уже тридцать тысяч. Конь понимал, что реально придет еще больше: волна бунта захватит всех. Правда, напряжение, висевшее в воздухе последние дни, ослабло, будто кто-то отпустил поводок.

Стаса это не удивило. Нельзя постоянно трястись от избытка энергии, требуется перерыв. Уже закончив приготовления и назначив время и место, он вспомнил, что у Каверина дома мама и братишка, и неплохо было бы их навестить, проследить, чтобы школьник не сунулся в центр.

Оставив штаб на Михаила, Стас поехал на «Парк Победы».

* * *

Старик умер. Я отпустил старика. Я хочу другого человека. Старик рассказывал про меня не очень вкусному человеку. Я слушал. Я много ел вчера, мои силы выросли.

Смута, война — люблю. Кровь — люблю. Крики — люблю. Тихую смерть в постели — не люблю.

Вчера было как мне нравится. Люди бежали, в людей стреляли, люди падали, и другие наступали на них. Я смотрю по сторонам. Сегодня будет не хуже. Я ликую, тянусь ко всем сразу, глажу, а потом отпускаю. Мне нужно сконцентрироваться. Мне нужно стать маленьким.

Я вижу своего человека. Человек в машине. Человек спит не сам. Человека заставили. Я радуюсь. Сейчас я помогу человеку. Он теплый. Он — мой. Я — его. Я тянусь к человеку, я уменьшаюсь, я оборачиваюсь вокруг него, я закрываю его, я забираю его сон.

Сон — плохой.

Человек — хороший.

Я люблю своего человека. Он вкусный. Я дышу им. Человек просыпается. Человек не видит меня. Человек пока не во мне. Человек со мной.

Счастье. Восторг. Полет.

Я лечу, я бью крыльями. Некоторые видят мои крылья. Я вижу машину сверху. В ней — мой человек. Он говорит другим, не моим, но через него — моим, людям:

— Где я? — Голос у человека хриплый. — Что со мной? Кто вы?

— Меня зовут Артем Борисович Борзов. Я друг Тимура Аркадьевича. Вы в безопасности, Никита Викторович, мы едем ко мне домой. Рад, что вы проснулись, я уже собрался искать врача.

— Зачем врача? Я великолепно себя чувствую.

Радуюсь. Человек почувствовал меня. Выше, еще выше. Голоса стихают. Шум стихает. Я вижу весь мир. Он маленький — и большой. Он тянется ко мне через моего человека. Я могу взять его. У меня нет рук. Я могу обнять его. Я могу есть много. Мне вкусно. Мне будет еще лучше. Я становлюсь глазами всех своих людей.

Они вздрагивают, почувствовав меня.

* * *

Японка проснулась в изоляторе, села, спустив ноги с койки. На девушке была голубая пижама. Девушка удивленно рассматривала ее. Потом принялась разглядывать камеру.

Зашел врач — девушка смутно помнила его.