Влюбляться лучше всего под музыку - Елена Соколова

— Что тебе нужно? — Шепчу я. Мне хочется кричать так, чтобы его прибило к стене. — Думаешь, что можешь вот так прийти и что-то требовать? Я поверила в тебя, в нас, а ты… ты… так позорно обосрался!

— Аня, прости меня! — Паша тянет ко мне руку, но я отшатываюсь. Это действует на него убийственно. Глаза затухают, плечи опускаются. — Просто выслушай.

Мне больно. Больно. Больно даже просто смотреть на него. Хочется одновременно забыть обо всем, обнять и больше никогда не отпускать этого человека и убить его самым кровавым из способов.

— Выслушать что? — Взмахиваю руками. — Как ты хотел пялить эту шлюху, а потом вдруг передумал? Меня скоро вырвет от всего этого. Или теперь ты хочешь в подробностях рассказать? А? Все, что в твои эсэмэски не влезает. — Вижу, как у него глаза лезут на лоб, и меня это только сильнее подстегивает. — Как ты ее поцеловал, как нагнул? Фу, Бога ради, избавь меня от этого! Мне нужен был надежный мужчина… Твоя сестра ручалась за тебя, а ты подвел нас всех!

Пашка шарит глазами по кафельному полу, затем поднимает голову, позволяя тусклой лампочке залить светом его растерянное лицо, блеснуть яркими лучиками в полных слез глазах.

— Аня…

У меня больше нет сил шептать. Нет сил унять грохот собственного сердца.

— Я поехала за тобой за тысячи километров от дома! Как последняя дура!

Его щеки горят.

— Ты просто хотела проследить, — выдает на одном дыхании.

Отлично. Упираю руки в бока.

— Ох, вот оно что. Так и отлично, пусть так. Если бы не поехала, никогда бы не узнала, чем ты там занимался!

С трудом удерживает на мне свой взгляд.

— Ничего и не было. — Но голос его подводит.

— Но ведь могло бы быть? А, Паш? — Мои губы дрожат. — Могло?! Скажи мне!

— Нет. — Суриков тяжело вздыхает, кусает нижнюю губу. — То есть… Нет! Не могло!

— Во-о-от! — Указываю пальцем в его лицо, в это жалкое сосредоточие лжи и себялюбия. — Сомневаешься. Я видела то, что я видела. И попробуй теперь разубеди меня!

Пытается схватить меня за предплечья.

— Ты не захотела даже поговорить со мной там, не захотела выслушать.

Вырываюсь и делаю шаг назад.

— А почему ты так долго не спешил объясниться, раз это для тебя так важно?

Подходит ближе.

— Так ты же трубки не берешь!

Обхватываю себя, покрепче сжимаю ребра руками и еле сдерживаю нарастающий внутри всхлип.

— Мог приехать.

— Ты знаешь, что я не мог бросить группу. — Его голос серый и плотный, как свинец. Качает головой. — У меня обязательства, парни не смогли бы выступить без меня!

— Парни…

Внутри меня черной дырой растет разочарование. Опускаю взгляд, моргаю, чтобы отогнать слезы.

— А как же твой чмошный Джон? А?! — Восклицает Паша. Его лицо пылает. — Твой фэйс в каждой газете. Мне легко? — Подходит ближе, нависая надо мной, заставляя съежиться от голоса, взрывающего стены тесного помещения. — Что я должен думать? Почему считаешь, что должен верить тебе? Где гарантии того, что ты не поступила со мной так же, как думаешь, я поступил с тобой?

Мне хочется сделать ему больнее.

— Паша, ты что о себе возомнил? — Выплевываю ему прямо в лицо. — Сыграл на одном выступлении, и все, талант? Звезда?!

— А Джон — звезда, е*твою мать? — Его ладонь с треском ударяет по стене над моей головой. — Вот и беги, и лети к нему! — Разворачивается и начинает метаться по замкнутому пространству туалета, словно тигр в клетке. — И замуж за него выходи!

— И выйду! — Тихонько отвечаю я.

— Ага, и проведешь всю жизнь в таких же сраных разъездах. — Хмыкает Суриков, оборачиваясь ко мне.

Смотрит на меня своими огромными глазами, излучающими свет, и будто не верит тому, что видит.

Пожимаю плечами:

— Все лучше, чем с тобой…

Пашка сводит брови, резко взмахивает руками. Мне четко видно, как внутри него происходит опасный надлом.

— Я был готов бросить группу ради тебя! А он никогда ради тебя ничего не бросит. У него таких, как ты, миллион. Нужна ты ему! — Наклоняется к моему испуганному лицу. — Я думал, ты настоящая, не такая, как все…

— Взаимно! — Гордо поднимаю подбородок. Еле выдерживаю взгляд, полный боли. — Только не забывай, что ты изменил мне. Еще и пытаешься все вывернуть и сделать меня виноватой!

Выдыхает, обжигая меня едва заметным запахом алкоголя и сигарет. Он теперь курит? И пьет?

— Как же я ошибался в тебе. — Говорит с надрывом. — Столько времени потратил, всю душу перед тобой открыл, а ты так со мной.

Задыхаюсь, пытаясь сказать хоть слово и, наконец, выдавливаю:

— А ты как со мной?!

— Когда уезжал, так любил тебя, только о тебе думал каждую минуту. — Он склоняется ниже, прижимает меня к стене одним взглядом. — А потом увидел тебя на этой сцене. С ним. Услышал. И понял, что просто… жопа. Ничего же не было, все — вранье.

— Мне было еще хуже, когда увидела тебя.

— Какая у меня должна была быть реакция?! А? Ты ушла с ним, хотя могла все предотвратить. Просто не захотела.

— Ты тоже не захотел ничего предотвращать, когда ваша солистка вешалась на тебя. — Вонзаю в него эти слова, как клинки, но ранят они сильнее лишь меня саму. — Что мне нужно было сделать, когда я вас в первый раз увидела в отеле? Подойти и попытаться отскрести ее от тебя?

— Да хотя бы поговорить по-человечески. Словами. А ты просто ушла и потом даже не пыталась меня найти. Пошла к этому Джону, тусовалась с ним. Мне за это уважать тебя надо до конца жизни?

Съеживаюсь.

— Ты сам себя-то уважаешь хоть? После того, что сделал.

— Я устал обсуждать это. — Паша обессиленно опускает руки. — Мы никогда не поймем друг друга.

— Нам просто не по пути. — Отхожу от него в сторону двери. — А ты еще и бухой приперся.

— А что мне остается? — Усмехается он.

— Вот и ступай отсюда, не отравляй атмосферу. — Хватаюсь за ручку двери.

— Я-то уйду, а ты тут всю жизнь так и проработаешь? Ложки и стаканы будешь подносить?

А вот это уже совсем неприятно.

— Не переживай, — улыбаюсь я, пытаясь взять себя в руки, — это теперь не твои проблемы, талантище ты наше!

— Все понятно, — кивает Паша, поправляя футболку.

Слежу за каждым движением. Где-то там, под ней, мои любимые татуировки, тот самый пирсинг, что стал отправной точкой отношений, принесших столько радости и боли, там, под тканью, рельеф, который еще помнят мои ладони, и который им придется забыть навсегда.