С чистого листа - Дженнифер Нивен
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А затем, потому что мне нечего терять, спрашиваю:
– Почему ты меня не поддержала, когда меня притесняли? Еще в пятом классе. Когда Мозес Хант начал прогонять меня с площадки. Почему ты ничего не сделала или хотя бы не поговорила со мной? Я стояла там каждый день, жутко боясь зайти на площадку, а ты даже ни разу ко мне не подошла и не поговорила.
Я говорю это сухо и прозаично, без эмоций. Я не злюсь. Мне просто действительно хочется знать. Сначала я даже не уверена, слышит ли она меня. Но затем она хмурится, перестает улыбаться и смотрит на меня затуманенным взглядом.
– Не знаю, Либбс. По-моему, я твердила себе, что мы подруги, но не лучшие, а ты выглядела так, как будто у тебя все нормально. Ты такой и осталась. Ты получаешь письма от какого-то жуткого типа, и тебе вроде как все равно. Джек заявляет тебе, что не может больше с тобой встречаться, а у тебя «все в порядке».
– Но тогда это было целое событие, и все вроде как лежало на поверхности, но никто ничего не сделал.
– А я из-за этого просто жутко себя чувствовала, а потом однажды ты взяла и исчезла. И не вернулась.
– Это поэтому ты сейчас со мной так дружелюбна?
– Это поэтому я подошла к тебе в первый школьный день и сказала «привет». Но дружу я с тобой не поэтому, а потому, что ты мне нравишься. Мне очень-очень жаль, что тогда я повела себя как плохая подруга.
Это ничего не меняет, но этого довольно.
– Могла бы вести себя лучше. Я могла бы с тобой поговорить. И могла бы сказать, каково мне и что у меня на душе.
И тут она обнимает меня, а я вдыхаю запах ее волос, и пахнут они радугой и персиковым пирогом, именно так, как, похоже, и должны пахнуть волосы Бейли Бишоп.
Когда мы входим в дом Дэйва Камински, первым, кого я вижу, оказывается Мик из Копенгагена. Он в гостиной танцует в окружении девчонок, и его черные волосы отдают синевой, словно вороньи перья.
– Приве-е-ет, Мик из Копенгагена, – воркует своим грудным голосом стоящая рядом со мной Джейви, а потом вдруг притворно падает в обморок на руки Айрис.
Я иду за Бейли сквозь толпу гостей, и дом Дэйва Камински становится похож не на жилище, а на какой-то клуб. Он буквально забит народом, так что мы с трудом пробираемся. Музыка гремит на всю мощь, и люди изо всех сил пытаются танцевать, но им удается лишь слегка подпрыгивать на одном месте.
Моя первая школьная вечеринка.
Музыка просто классная, так что я слегка покачиваю бедрами на ходу, а когда случайно толкаю какого-то парня, тот вопит:
– Аккуратнее!
Я велю бедрам остановиться и вести себя прилично, и мы наконец прорываемся в столовую, где Дэйв Камински режется в покер с группой ребят и парой девчонок. Бейли подходит к Дэйву и что-то говорит ему на ухо, а он вдруг хватает ее и усаживает себе на колени. Она смеется и делано отбивается, потом обнимает его и возвращается к нам.
– Дэйв очень рад, что мы пришли.
– Заметно, – отвечаю я.
И тут мы встречаемся взглядами с Дэйвом Камински, он мне кивает, и в глазах его мелькает что-то такое, что воспринимается почти как извинение.
Джек
Кэролайн (темная кожа, запах корицы, нарисованная у глаза родинка) и я сидим в комнате сестры Кама. Практически каждый сантиметр стен заклеен плакатами группы «Бой парейд», так что создается впечатление, будто находишься посередине крошечной арены в плотном окружении двадцатилетних парней. Их лица повсюду, а глаза пристально смотрят на нас. Они улыбаются неестественно ослепительными улыбками, которые словно светятся в темноте.
Она думает, я что привел ее сюда, чтобы целоваться. Но вместо этого я пытаюсь раз и навсегда убедиться, смогу ли как-то по-хитрому вывести милашку Кэролайн на серьезный разговор. Потому что я скучаю по Либби. Скучаю по тем разговорам, которые могу вести с ней.
После всех наших встреч мы с Кэролайн наизусть заучили последовательность действий. До недавних пор это было так: я пытаюсь залезть к ней в штаны, а она снимает с себя одежду, потому что мне это делать нельзя – вдруг я ей прическу испорчу. Затем мы почти что занимаемся сексом, я какое-то время ее обнимаю, а потом лежу и гадаю: «Когда же, когда же, ну когда же?»
Душа моя обычно в этом не участвует, только тело, а ум помогает тем, что затуманивается. Но сегодня вечером просто. Почти как мистер Левин, он хочет знать – зачем и почему. Зачем ты это делаешь? Зачем ты вообще сидишь тут с этой девчонкой? Почему ты всегда оказываешься рядом с ней? Почему бы тебе все это не прекратить, Джек? Почему бы тебе не жить своей жизнью и быть самим собой?
Вот поэтому я спрашиваю:
– Что в твоей жизни было самое лучшее?
Она удивленно смотрит на меня:
– Я, наверное, должна сказать «Джек Масселин», да?
– Только если это так и есть, милая. Говори же, я хочу знать. Назови самое хорошее из того, что случилось за всю твою жизнь.
– Не знаю, может, когда Хлоя родилась.
Хлоя – ее младшая сестра.
– А что самое плохое?
– Когда мой кот Деймон попал под машину.
Худшее, что произошло со мной, – это разрыв отношений с Либби Страут, но я продолжаю:
– Должно быть что-то еще.
– Это почему?
– Потому что ты была другой. Застенчивой. Тихой. Необычной.
– Господи, только не надо мне напоминать.
– Ладно, а что есть такого, что люди о тебе не знают?
Она хмурится, глядя на постель.
– Я ненавижу коричневый цвет. Не люблю черепах. И мне удалили зубы мудрости в четырнадцать лет.
Скучно, скучно, очень скучно. Я едва не выпаливаю: «У меня в башке неврологический глюк, который не дает мне узнавать лица. Бац! Бу-га-га-га-га».
Но вместо этого задаю вопрос за вопросом, а она все время отвечает ровным глухим голосом и щиплет одеяло. Пока она говорит, я едва прислушиваюсь к ее словам. И думаю: «Все это время мне казалось, что она – гарантия безопасности, но нет никакой гарантии. Как так может быть, что она не видит во мне большего, чем я вижу в ней? С тем же успехом я мог бы оставаться в одиночестве. И, конечно же, я в одиночестве».
И тут она вдруг снимает через голову блузку и бросает ее на пол. Поправляет бретельку лифчика и соблазнительным движением откидывается назад. Закусывает нижнюю губу, что тоже стало частью «рутины». Пару лет назад этот приемчик с нижней губой заводил меня с пол-оборота.
Я собираюсь сказать что-нибудь вроде: «Пожалуйста, надень блузку», – когда прямо у меня на глазах происходит трансформация: Кэролайн становится бледнее и толще, и вот уже рядом со мной сидит совсем не она. Это Либби Страут, опершись на одну руку, трогает бретельку ярко-фиолетового топа от бикини. И при этом говорит, что-то мне рассказывает, смеется и задает вопросы, а я отвечаю, а потом она садится прямо и наклоняется вперед, и мы оба просто болтаем, пока она не произносит: