Чужая земля - Игорь Пресняков

Он кивнул Старицкому:

– Карта имеется?

Георгий поднялся, подошел к книжному шкафу и вскоре вернулся с большим атласом России.

– Карта, конечно, не военная, но представление составить удастся.

Рябинин открыл нужную страницу:

– Вот смотри: по железной дороге мы доберемся до Харанора. Местечко угольное, народу всякого хватает, не примелькаемся. До Китая по прямой – верст семьдесят. Дальше – нельзя, начинается приграничная зона с особым контролем.

К слову, неплохо бы выправить нам бумаги на какую-нибудь научную экспедицию. Это не паспорта, думаю, справишься. Для отвода глаз прихватим соответствующий инвентарь. Заранее, сразу после Масленицы, отправим к Еремеичу твоего Никиту с письмом от меня; пусть наш проводник к весне приготовится. Зимой найти Еремеича нетрудно – в эту пору все сидят дома по селам и станицам. С Никитой необходимо передать деньги на лошадей, лодки, провиант, оружие. По готовности Никита съездит в город, отправит телеграмму. Затем поеду я; ты – следом. В условленный срок я тебя встречу. Из Харанора пойдем на восток, по склонам Даурского хребта, к заимке Еремеича.

Путь неблизкий – верст сто пятьдесят, да и дорога тяжелая. На заимке отдохнем, а дальше – самый трудный участок: переправа через Аргунь. Бойкая речка, однако опыт есть. Перевалив границу, свернем на юго-восток и через Хинган – в направлении на Хайлар (это станция на китайском участке КВЖД). Размеренного конного хода – одни сутки. В Хайларе нужно сесть на поезд до Харбина. Ждать поезда – самое опасное. КВЖД находится в совместном управлении Китая и СССР, там полно агентов ГПУ. Однако ежели Еремеич даст верного проводника-китайца – спрячемся. В Харбине мы лишь пересядем на другой поезд – до Дальнего. А уж там – порт, корабли со всего света. Выправим паспорта, пусть даже иностранные, – вопрос только в цене. За солидную мзду украдут бумаги у пьяных моряков или торговцев. Вот, в целом, план, – заключил Андрей. – Детали объясню позже.

Георгий хлопнул друга по плечу:

– За документы на «экспедицию», деньги и прочее не волнуйся.

– Не забудь поручить своим людям осторожно поменять советские деньги на золото и валюту, – добавил Андрей. – Предпочтительнее – на английские фунты и американские доллары.

– Не учи ученого, – ухмыльнулся Старицкий. – Сделаем. Есть у меня в Белокаменной нужные связи, поменяют. Аркашка съездит и все устроит.

– Сколько человек ты намерен взять?

– Кадета с Никитой. Профессора оставим здесь. У этого бобра – хозяйство, жена; выделим ему долю, он заляжет в нору и не будет знать горя. Да и тебе, брат, положенный куш за услугу полагается.

– Нет, – категорично отрезал Рябинин. – Лишних денег я не возьму. Достаточно комфортной и быстрой доставки меня в Париж.

– Ладно-ладно, там видно будет, – улыбнулся Георгий. – Полине только не проболтайся.

Он ласково потрепал Андрея по голове:

– А ведь я бы, Мишка, с тобой и просто так, без особой надобности, прогулки ради пошел. Как в лучшие наши времена – лишь ты и я. Не забыл, как ты зимой семнадцатого спьяну бахвалился: «За спину свою я, господа, спокоен. За нее у меня поручик Старицкий в ответе!»

В глубине души Гимназист опасался познакомить своих подручных с планом – тема ухода за границу уже довольно долго не обсуждалась. На удивление, Аркадий горячо поддержал атамана, мечтая о приключениях и новой жизни; Никита тоже согласился, добавив, что ему порядком надоело безделье.

Всю зиму они готовились. Ристальников ездил в Москву, меняя советские деньги на валюту и золото. Гимназист отправился в Ленинград, откуда вернулся с добротными документами на «этнографическую экспедицию». Он получил от Рябинина письмо к проводнику Еремеичу и передал его Никите, снабдив подробными инструкциями. Сразу после Масленицы Никита поехал в Забайкалье. Оттуда не позже апреля он должен был послать телеграмму о готовности «переправы».

Андрей ждал случая навестить мать. Таковой представился лишь в начале марта – удалось выпросить короткий отпуск за свой счет.

Полина еще с декабря находилась в Ленинграде, при бабушке и дедушке, которые слегли после смерти дочери.

Рябинин нашел Полину усталой и подавленной.

– Недолго моим старичкам осталось, – горестно заметила она. – Бабушка совсем плоха, дедушка тоже на ладан дышит. Им требуются постоянный уход, наблюдение медиков. Отец договорился перевезти их в «Дом ветеранов партии». Переехать к нам они категорически отказались.

– Тебе нужно отдохнуть, просто прогуляться по городу, – предложил Андрей. – С бабушкой и дедушкой есть кому остаться?

– День и ночь дежурят врачи, – кивнула Полина.

Прогулка ее немного отвлекла от повседневных забот. Она стала вспоминать их прошлогодний приезд, белые ночи, признания в любви…

– Вот снова, Андрюша, мы в нашем родном Питере, – с грустной улыбкой сказала Полина. – Только тогда на душе было светло и радостно, а теперь – муторно…

Она тяжело вздохнула:

– Знаешь, последнее время все представляется мне иным. Никогда прежде мне не было так страшно! Даже сейчас, когда мы идем с тобой по этой знакомой улице… Кажется, там, за углом, подстерегает опасность. Странно…

Андрей мягко обнял ее за плечи:

– Полюшка, родная! Сколько же пришлось тебе вынести…

– Нет-нет, я не о том, – покачала головой Полина. – Пойми меня правильно, я трезво смотрю на вещи: тот привычный безмятежный мирок, где я весело существовала среди родных людей, уже в прошлом. Рано или поздно всем приходится терять близких и жить дальше! И я – не исключение. Здесь – другое… В этой новой жизни почему-то поселился безотчетный страх, пропала надежда на лучшее. Ты только не подумай, что беды сломили меня, – я сильная, однако… Я боюсь… боюсь за тебя, за наше будущее. И самое главное – я замечаю подобное в других!

Да-да, не удивляйся. Посмотри вокруг: приятели смеются над модным анекдотом или острым фельетоном, а в глубине глаз – настороженность и страх; орут на митингах партийцы, выражая решимость в борьбе за дело коммунизма, а в сердце свербящей занозой сидит неуверенность и тот же непонятный страх! Отчего, думаешь, в такой дикий разгул выливаются попойки нэпманов, литераторов, актеров? Они же просто водкой страх глушат! Уже придуман особый язык – официально-задорный, ничего не выражающий, кроме беспечной радости, язык-кастрат. А нормально, откровенно, по-человечески общаются лишь с самыми близкими.

– Чего же боятся? – пожал плечами Андрей. – Большевиков? Тема-то старая, пора бы привыкнуть.

– Если бы! – хмыкнула Полина. – Партийцы трусят не хуже остальных. И самих себя, и того, что сделали, и того, что еще предстоит, боятся. Ведь никто в Стране Советов, от последнего забулдыги до члена Политбюро, не ведает, что будет завтра. Все лишь пророчествуют: одни вещают с высоких трибун, самозабвенно подбадривая себя и массы; другие стращают концом света на базарах и в коммунальных квартирах. Говорят, даже спиритические сеансы опять вошли в моду!