Чужая земля - Игорь Пресняков

Катенька попыталась пошевелить пальчиками ног и поняла, что они совершенно окоченели. Девочка съежилась и засеменила к ближайшему магазину.

* * *

Каждая городская модница или щеголь дореволюционной поры были частыми посетителями магазина готового платья, что держал на Губернской Дмитрий Васильевич Обноров. Здесь предлагались на выбор любые «моды», от Парижа до Петербурга, способные удовлетворить самый изысканный вкус.

Зажиточные дамы, господа и товарищи новых времен не могли похвастаться, что одеваются у Обнорова, – очень, конечно, хотелось, но – увы, за последние годы коммерция Дмитрия Васильевича сильно сократилась, если не сказать – вообще прекратилась. Блистательный, заваленный всевозможными товарами магазин превратился в небольшую обувную лавочку. Правда, и в этом, сильно уменьшенном виде магазин отличался высоким качеством и культурой обслуживания. Только у Обнорова клиент мог приобрести дорогие «выходные» туфли, крепкие ботинки и невероятные сапоги всех цветов и фасонов.

Друзья и коллеги не раз советовали Дмитрию Васильевичу вернуться к вновь ставшей прибыльной торговле дорогими гардеробами, однако Обноров предпочитал отмалчиваться. Советчики недоуменно пожимали плечами и делали вывод, что либо Обноров совершенно разорился за годы «военного коммунизма», либо втайне опасается конкуренции Нерытьевых, самых сильных торговцев готовым платьем в губернии.

Впрочем, ни то, ни другое не соответствовало истине – Дмитрий Васильевич всего-навсего не желал расширять дело. Во-первых, он устал от бесконечных бедствий и притеснений, не верил в счастливый исход нэпа, как с самого начала не верил большевикам. Во-вторых, Обноров давно собирался уехать в Швейцарию, где еще с весны восемнадцатого жили его жена, дочь и сын. Собирался он медленно, хватаясь за любой повод отложить отъезд. Побывавший, в отличие от других горожан, неоднократно за границей, Дмитрий Васильевич знал цену жизни на чужбине, мучился сомненьями и поэтому старался не торопиться. Между тем поводы для отсрочки отъезда находились все новые и новые – окончилась война, начала улучшаться жизнь и условия для развития коммерции. «Хватит уж, – решился в мае 1923 года, в канун своего сорокадевятилетия Обноров. – Непременно справлю юбилей в кругу семьи». Однако прошел год, Дмитрию Васильевичу минуло пятьдесят, а он по-прежнему стоял за прилавком обувного магазинчика, терпеливо объясняя покупателям преимущества дорогих качественных туфель перед дешевыми и недолговечными.

В отличие, например, от Катеньки, Обноров праздники не любил. Привычных ему церковных теперь официально не отмечали, а новомодные он не понимал и презирал за «неприкрытую вульгарность». Вот и в канун седьмой годовщины Октября он не выставил в витрине непременного красного полотнища, не украсил вывеску розетками с серпом и молотом, которые раздаривали всем хозяевам торговых заведений услужливые комсомольцы. Более того, Дмитрий Васильевич прикрепил к дверям забавное объявление:

Вниманию граждан покупателей! 7 и 8 ноября 1924 года магазин работает в обычном режиме, с 10.00 до 20.00 часов. Милости просим!

Сегодня торговля шла бойко лишь с утра. Заглянули две «партийные» дамы, дочка видного чиновника, стайка молодых людей нэпманского вида. С обеда в магазинчике установилась тишина. Дмитрий Васильевич бегло просмотрел газеты и предался вдумчивому чтению Флобера. Он так увлекся, что не услышал, как вошла посетительница. Перевернув очередную страницу, Обноров по привычке осмотрел зал и заметил девочку-подростка в дряхленьком пальтишке из неброской «шотландки». Дмитрий Васильевич, как водится, перевел взгляд на ноги и увидел разбухшие, бесформенные мальчишеские башмаки. «Не клиент», – равнодушно определил он и вернулся к Флоберу.

Дочитав главу, Обноров поднялся немного размяться и с удивлением обнаружил давешнюю девчонку посреди зала. Затаив дыхание, она рассматривала полки с женской обувью, причем с самой дорогой.

– Вы еще здесь? – проворчал Дмитрий Васильевич.

Юная посетительница испуганно обернулась.

– Я… я только погреться… – пробормотала она.

Обноров пристально оглядел ее: бурые, застиранные чулки, брезентовый портфель, туго повязанный старушечий платок и – темная лужа под ногами. «А она симпатичная! – невольно отметил Дмитрий Васильевич. – Глазенки быстрые, умненькие… И носик кокетливый, прямо как у моей дочки Вареньки в детстве».

– Замерзла? – участливо справился Обноров. – Да, погодка нынче гаденькая. И здоровью вред, и обувь сильно калечит. Ну уж а в твоих… м-м… ботинках – и вовсе… трудновато.

Девочка робко улыбнулась. Она не знала, как себя вести с хозяином магазина: обычный дядечка средних лет, чем-то напоминает их детдомовского учителя математики – скучненький такой, вечно усталый. Дядечка не важничал и не гнал ее прочь, подобно лощеным приказчикам других дорогих заведений (хотя если бы и попробовал – ему же хуже; беспризорная тактика предусматривала до блеска отточенную контратаку из довольно крепких «блатных» словечек).

Девочка покраснела и неуверенно спросила:

– Не… мешаю я вам?

– Да нет, смотри сколько хочешь, – торопливо заверил Обноров. – Воровства я, знаешь ли, не боюсь, – мою обувь не так-то легко сбыть с рук, да и на хулигана ты совсем не похожа.

– Правда? – прыснула девочка. – А вот домашние ребята говорят наоборот: нас, мол, приютских, за версту видать.

– Это кого же? – не понял Дмитрий Васильевич.

– Ну, детдомовских!

– А-а… – смутился Обноров. – Так ты сиротка?

– Да. Вот, – с привычной грустью подтвердила девочка.

Обноров встречал на улицах оборванных, явно жуликоватого вида беспризорных и, разумеется, никогда с ними не разговаривал. В его представлении эти дети были отбросами, безнадежно потерянными для общества. Но юная гостья совсем не походила на пресловутый «социальный отброс»: бедна, конечно, до крайности, неухожена, однако мало чем отличалась от дочерей рабочих. «Она даже интереснее, живее, несмотря на то что промерзла до костей».

– Иди-ка сюда, – позвал девочку Дмитрий Васильевич. – У меня остался от обеда теплый чай, давай-ка откушаем.

Гостья покосилась на дверь:

– А удобно? Вдруг кто-нибудь зайдет? Вас не заругают?

– Пустяки, – весело отмахнулся Обноров. – Я сам себе хозяин.

– Так все это ваше? – девочка изумленно огляделась по сторонам.

– Есть грех, – притворно крякнул Дмитрий Васильевич и поманил гостью. – Присаживайся-ка, вот тебе табуретка.

Он вышел в кладовку и вскоре вернулся с двумя большими фаянсовыми чашками.

Обноров дождался, когда девочка сделает глоток, и спросил:

– Как звать-то тебя?

– Катенькой… ну, Екатериной, – тряхнув головой, поправилась она.

Дмитрий Васильевич отдал почтительный поклон и тоже представился.

– Нравится ли тебе учиться? – вернулся он к расспросам.