Елизавета Петровна. Дочь Петра Великого - Казимир Валишевский

«Я посетил на днях кадетов, – писал в 1766 г. граф Цинцендорф, – и был поражен успехами этой академии. В ней преподают все науки – даже право… Это рассадник прекрасных офицеров». Посредственный дипломат, посол Марии-Терезии был и плохим педагогом. Есть несколько способов ничему не выучиться, один из них – это пытаться учиться всему. Чрезмерно энциклопедический характер школьных программ является в истории образования в России характерной чертой, на которой лежит печать слишком широкого и безудержного гения Петра. Елизавета присоединила к этой черте еще и другую особенность, составлявшую отражение ее собственного миросозерцания. В царствование Анны Иоанновны кадеты уже появлялись на придворных балах. Во времена Елизаветы они не только были танцорами, но и постоянными актерами ее величества, и в корпусе, куда проникали таким образом все развлечения, удовольствия и разврата соседнего дворца, практическая сторона учения мало-помалу уступала место светской. После случая с Бекетовым все его товарищи мечтали о столь же быстрой и заманчивой карьере. Поэтому один известный историк и был прав, говоря, что с точки зрения европейского воспитания, главным наставником в России в ту эпоху был Ландэ, уже знакомый нам учитель танцев.

Еще другая причина препятствовала тому, чтобы эти школы приносили ожидаемую от них пользу для армии и флота. Если ученики были рассеяны, то учителя были невежественны. Даже набирая педагогический персонал из других стран, трудно было создать более образованных преподавателей. Бюджет каждой из этих школ, хотя и значительно увеличенный со времени Анны Иоанновны, не достигал и 60 000 руб., включая расходы по содержанию воспитанников.

И школы эти были устроены для самого цвета общества. А где и как училось громадное большинство русской молодежи, включая сюда и высшие классы? Болотов выясняет нам это в своих «Записках», знакомя нас со своим первым учителем, французом Лапи, заставлявшим его твердить наизусть длинные выдержки из словаря Французской академии. В массе иностранных наставников, преимущественно французов, появившихся в царствование Елизаветы в России, этот Лапи был все же выдающейся личностью. Он был знаком с грамматикой и имел понятие об орфографии. Без сомнения, он с успехом выдержал бы экзамен, который дочь Петра Великого нашла нужным установить для этих иностранных педагогов, в большинстве случаев авантюристов, принужденных искать счастья вдали от родины по причине какого-нибудь столкновения с правосудием своего отечества, они знали лишь родной язык. Лица, приглашавшие их к своим детям, руководствовались главным образом их наружностью. На вопрос: «Что такое прилагательное?» – один из них отвечал экзаменаторам: «Это, должно быть, новая выдумка наших академиков, когда я покинул родину, об этом еще не слыхали». Этот наплыв иностранных элементов, поощряемый царствованием, казалось бы, не отвечавшим подобному направлению, вызвал много протестов в России. Субъекты, подобные Лапи – и многим из них я льщу, обобщая их под этой фамилией, – были действительно единственными воспитателями нескольких поколений русских бар, самым типичным представителем которых, в данное и в следующее царствование, был Кирилл Разумовский, впоследствии эти педагоги передали свое влияние в стране другим французским эмигрантам, более высокой категории, но не менее предприимчивого характера, начиная с аристократической княгини де Тарант до братьев Марата и Робеспьера, с вольтерианца Ланжерона до иезуита Грубера. С этим нельзя не согласиться. Но не было ли это явление прямым последствием системы «прорубленного окна», созданной Петром? И можно ли было ожидать, что европейский воздух, проникавший через это отверстие, принесет, в смысле иностранных элементов, лишь самые чистые и устойчивые из них? Елизавете пришла одно время на ум мысль притворить окно, но осуществить это намерение оказалось невозможно: уже установился такой сильный поток воздуха, что захлопнуть окно было немыслимо. Дочери Петра удалось лишь заменить одно течение воздуха другим. Она отказалась от немцев, вместо которых в России появились французы, отдавшись в руки этих новых воспитателей, современное ей русское общество сделало открытие, имевшее, несмотря на низкий умственный уровень Лапи и его товарищей, большое влияние на последующее развитие России в этой области. Оказалось, что в отношении науки, литературы и искусства сама Германия еще училась в это время у Франции. Фридрих II писал и говорил не иначе как по-французски, а изгнанный Вольтер властвовал в государстве, границы которого все более и более раздвигались. Скоро дело дошло и до России. Граф Александр Воронцов первый послал из Берлина французскую воспитательницу госпожу Рюино для детей своего брата, двенадцати лет отроду воспитанник ее уже изучил в совершенстве Вольтера, Расина, Корнеля и Буало, новое направление воспитания сразу определилось.

Усвоение французской культуры, вошедшее таким образом в моду, конечно, грешило выбором путей и средств. Болотов оценивает следующим образом своего наставника: «Это был, по-видимому, очень ученый человек, постоянно занятый чтением французских книг, но он не имел ни малейшего понятия о том, как передать нам свои знания и что именно из них выбрать». Другие воспитатели давали в руки своим питомцам даже не Академический словарь, и Сумароков прав был, высмеивая в комедии «Чудовищи» легкомысленное и порочное направление, вносимое этим воспитанием в группу щеголей, создаваемых им. Но всякое нововведение должно пережить период ошибок. Воспитанник госпожи Рюино отметил еще один недостаток его в следующей выдержке, довольно правильно написанной по-французски: «Можно сказать, что Россия единственная страна, где пренебрегают знанием родного языка и всего того, что касается родины. Люди, считающиеся просвещенными в Петербурге и Москве, заботятся о том, чтобы дети их знали французский язык, окружают их иностранцами, дают им учителей танцев и музыки, платя им большое жалованье, а родному языку их не обучают, это блестящее воспитание, к тому же дорогостоящее, ведет к полному незнанию своего отечества, к равнодушию, может быть, даже и пренебрежению к своей родине и привязанности ко всему, что касается других стран и нравов, а в особенности к Франции».

Воронцов тем не менее добавляет: «Надо сознаться, что дворянство, живущее в провинции, не впадает в эту непростительную ошибку». Он мог бы прибавить, что даже в столице и при дворе Елизаветы франкомания вызывала не только одно это нежелательное последствие. Противовесом ее служила общая тенденция этого царствования, заключавшаяся в покровительстве национальному элементу на всех путях его и проявлениям национального гения во всех направлениях. Таким образом, эта чужеземная культура вводилась лишь как вспомогательный принцип, и благоприятные результаты, принесенные ею в этом смысле, сомнению не подлежат. Они являются главным элементом славы Елизаветы. Самым убежденным франкоманом той эпохи был И.И. Шувалов, но это не мешало ему писать русские стихи и покровительствовать литературной и научной карьере Ломоносова. Тредьяковский предпринял реформу русской грамматики, только что окончив Сорбонну.

Вернемся к Болотову, его детство рисует перед нами яркую картину воспитания того времени на его различных стадиях. Уроки Лапи составляли только одну строчку умственного развития молодого дворянина. Покинув Петербург в юношеском возрасте, он расстался со своим наставником и должен был довольствоваться, в смысле просвещения, лишь тем, что могла дать ему деревня, где жили его родители. Там не было ни одной школы. Библиотека священника состояла всего из двух книг, из вышеупомянутой книги Яворского и Четьи-Минеи. Усвоив их содержание, бывший ученик Лапи прослыл за ученого верст на десять кругом. Но он был честолюбив, любознателен, после долгих поисков он нашел у своего дяди учебник геометрии и тотчас же принялся чертить фигуры, не понимая их смысла. Тут его приняли за колдуна, и эта репутация могла бы за ним утвердиться, если б ему не попались в руки «Приключения Телемаха». Несколько месяцев спустя он знал наизусть с начала до конца книгу Фенелона, и литература одержала верх над математикой. Но ему только что минуло восемнадцать лет, и ему напомнили, что его ждет военная служба. Как дворянин, и к тому же образованный человек, он произведен был в офицеры и, имея связи, попал в петербургский гарнизон. Он приготовился к своей новой карьере чтением приключений Жиля Бласа, первого тома «Древней истории» Роллена, перевод которой был недавно издан Тредьяковским, и «Аржениса» Джона Барклая, имевшего тогда шумный успех в качестве исторического романа. Он, кроме того, выучил наизусть и декламировал отрывки из первого драматического произведения Сумарокова, знаменитого «Хорева», в результате чего почил на лаврах. Он был на высоте умственной жизни того времени и следовал ее течению.