Империя Четырех Сторон - Андрей Цаплиенко

– А куда он держит путь, командор? – спросил одноглазый де Альмагро.

У дона Писарро уже был заранее приготовлен ответ.

– Брат Висенте отправится в Куско, столицу Атауальпы. Он должен провести переговоры с тамошними грандами. И я надеюсь, они будут успешными. Такими же успешными, как те, что он провел здесь, в Кахамарке.

Все рассмеялись этой последней фразе командора. Каждый из воинов хорошо помнил, что именно разговор Висенте с туземным императором усыпил бдительность Атауальпы и одновременно дал повод к внезапной атаке на дикарей.

А в это время человек в монашеской одежде шел вперед, на юго-восток, через горы. Он был один, без сопровождения. И это говорило о его смелости либо глупости. В стране шла война, и далеко не везде испанцы чувствовали себя хозяевами или долгожданными, зваными гостями. В горах монашеская одежда могла вызвать раздражение. Но, видно, чужаком этот человек себя не чувствовал. На его ногах были надеты сандалии, сшитые из кожи ламы и утепленные шерстью, а легкая походка говорила о том, что он не испытывает сорочи – разновидности горной болезни, которую, поднявшись столь высоко, обычно испытывают люди Солнца в блестящих шлемах. У тех в горах болит голова, наступает тошнота, появляется раздражение, от которого они сходят с ума и вместо ответа на вопрос более выносливых товарищей, что же случилось, размахивают мечами и яростно брызжут вонючей слюной. А этот человек слюной вовсе не брызгал и мечом не размахивал. При нем, правда, был набор острых бронзовых ножей, который скорее походил на хирургические инструменты, чем на вооружение. Но все равно ясно было, что пешеход умеет и любит сражаться. Возможно, потому, что он напевал песню о бравом герое древности, полководце Ольянтае, а ее мелодия напоминала военный марш:

Заснеженные вершины, как бравые воины на параде, встречали солнце. Оно поднималось вверх – «тяжелый огненный шар, дарующий жизнь и забирающий ее. Небольшое озеро, мимо которого шагал путник, блестело, как расплавленный металл, а стадо лам у кромки воды, заслышав песню путника, как по команде, повернуло головы в его сторону. Эхо многократно усилило и без того громкие звуки песни. Они тоже казались здесь своими, придающими завершающий штрих совершенной картине горного рассвета. Путник пел на кечуа, местном языке.

За день, пропев всю историю великого генерала до конца, пешком он преодолел расстояние, на которое у испанских всадников уходило двое суток. Путника гостеприимно встретили в малонаселенной деревне, зажатой между двумя остроконечными скалами. Ему постелили в пустой опочивальне с глиняными стенами, но он не стал ложиться, а сел рядом с двумя мужчинами в простой одежде, гревшимися у костра перед хибарой. Они долго беседовали, время от времени доставая горячие клубни картофеля из широкого листа, свернутого в зеленый мешок, над которым поднимался сизый парок. Запивали еду кисловатым напитком из листьев коки. Усталость постепенно отступала. Вместо нее появилась ясность мысли. И понимание, что делать дальше.

Человек в монашеской одежде вытащил из-под плаща руку и сделал на ней надрез бронзовым ножом с орнаментом из хищных птиц. Из раны потекла кровь. Он подставил под нее деревянный стакан с питьем, и красные капли щупальцами расползлись по всей поверхности мате из коки. Потом человек в черном плаще протянул нож и чашу соседу слева. Тот, слегка помешкав, проделал то же самое со своей рукой, что и гость. Затем чаша перекочевала к третьему собеседнику. Когда мате стало не только красным, но и густым от крови, люди у костра по очереди сделали несколько глотков из чаши. Первый, ясное дело, достался гостю. Он отхлебнул полный глоток жидкости и передал чашу гостеприимным хозяевам. От напитка исходил тяжелый запах свежей крови, от которого мутнеет в глазах, и старые зарубцевавшиеся шрамы начинают напоминать о себе тупой фантомной болью. Зато на вкус кровяной чай был одновременно и сладковатым, и соленым, его хотелось пить вновь и вновь, и те, с кем ты его пил, превращались из случайных спутников в самых главных людей на твоем пути. Вот почему все трое обнялись и, сомкнувшись головами, выкрикнули боевой лозунг северных полков имперской армии.

А наутро, когда человек в одежде монаха, пряча перевязанную руку под плащом, покинул селение, вслед двинулись и те, кто накануне делил с ним место у костра. Они вышли из деревни не вместе с монахом, а чуть погодя и, как видно, не собирались сокращать расстояние между собой и вечерним гостем. Примерно через полдня пути они увидели, что каменная дорога, ведущая на юго-восток, пересекается с более узкой тропинкой. Не сговариваясь и не прощаясь, один из пешеходов свернул налево, по направлению к великому океану, лежавшему за хребтами гор. Другой быстро повернулся к товарищу спиной и зашагал строго на восток. Стоит ли говорить, что у каждого из путников был одинаковый набор ножей со странным орнаментом из миниатюрных обезьян, змей и других животных, похожих на зубастых крокодилов?

Вечерняя трапеза с кровопусканием повторилась еще дважды. Один раз, когда первый из путников спустился с прохладного хребта в теплую сельву и был встречен в селении, где люди вместо домов жили под навесами, растянутыми на четырех опорах, и носили только обмотанные вокруг чресел широкие повязки. Другое чаепитие состояло в старой хижине с дырявой крышей на краю великого плоскогорья, до которого сумел дойти второй путник. Оба они переночевали в пунктах назначения, чтобы вслед за ними шли новые и новые гонцы. Это был сигнал к сбору, но непосвященный никогда бы не сумел понять, что за призыв несут в себе молчаливые люди.

На четвертые сутки после того, как разошлись в разные стороны жители одного поселения, количество разбавивших коку собственной кровью было шестнадцать, и всякий раз, когда наступал новый вечер, оно удваивалось. Пившие свою кровь разбегались в разные стороны, искали только им одним известные тропы, находили проходы в скалах и прятали бронзовые лезвия в перевязанных руках. И внезапно, когда число посвященных в таинственный ритуал перевалило за сотню, они перестали искать новые поселки. Возможно, для достижения неизвестной цели было достаточно сотни мобилизованных. И если бы их поймали и стали пытать – хоть сторонники Великого Инки, а хотя бы и сами испанцы, – обладатели острых ножей не проронили бы ни слова. Они не собирались врать. Этого не позволял кодекс чести. Они собирались молчать. Ведь для хорошей маскировки охотнику достаточно просто молчать, чтобы подманить свою дичь. Молчавшие были лучшими из охотников.

Каждый из этих тихих индейцев знал, чтó за дичь ему надо поймать. У каждого в арсенале была тысяча уловок, как это сделать. Но для начала нужно было разузнать как можно подробнее, где следует искать добычу, которая все еще уверена, что никто не идет по ее горячим следам.

Через месяц, когда сеть шпионов охватила всю центральную часть империи, человек в черном плаще снова встретился с людьми, которые пили его кровь в самую первую ночь большой охоты. Они снова сидели возле костра, у подножия холодных гор на Юге. И они не были столь гостеприимными, как селения в центре империи.