Странствия хирурга: Тайна затворника Камподиоса - Вольф Серно

Магистр окинул окна взглядом знатока:

– Решетки литые. Тут мы бессильны. Разве что святой Франциск Ассизский превратит нас в птичек небесных.

– Подожди-ка, – Витус вернулся в камеру и появился вновь, держа в одной руке глиняный кувшин, а в другой горящую свечу.

– Кувшин не идеальное средство для переноски угольев, но лучше, чем ничего.

– Обо всем-то ты подумал.

– Возьми, – Витус дал Магистру кувшин, а сам со свечой в руке пошел по коридору направо. В самом его конце и находилась та самая лестница, что вела в пыточную камеру. Согнувшись в поясе, они спустились по ее каменным ступеням.

В камере Витус зашел за судейский стол, снял со стены факел и опустил его в кувшин. Послышался шипящий звук, потом из кувшина вырвалось пламя. В камере сразу стало светло. Витус повеселел, когда заметил при входе в пыточную, что Нуну сменил старый факел на новый. Сам того не ведая, он позаботился, чтобы здесь было достаточно света, когда они начнут поиски.

– Пошли.

Держа факел перед собой, он дошел до лестницы в четыре ступени и, поколебавшись недолго, спустился вниз, в темень. Оказавшись внизу, он увидел камеру таких же размеров, что и верхняя, только пыточных инструментов в ней не было. В дальнем углу стояло что-то вроде кузнечного горна, над ним – дымоход, а под стеной – верстак.

– Господи Иисусе! – Магистр неожиданно схватил Витуса за руку, да так, что тот даже скривился от боли.

– Вон там, посмотри! В левом углу!

То, что он увидел, походило на улыбающуюся Смерть.

Улыбка играла на тонких, как лезвие ножа, губах, а черты лица этой Смерти казались размытыми в неверном свете факела, хотя можно было догадаться, что это лицо Мадонны. Тело ее было застывшим, как у статуи. На ней накидка, длинная, до щиколотки. Казалось, накидку ей кто-то набросил на плечи, потому что фигура была безрукой. Ее, очевидно, отлили из металла, потому что в свете факела фигура отливала загадочной синевой.

– Это, скорее всего, и есть «Железная дева», – прошептал Магистр, едва придя в себя от испуга. – Посвети мне, я хочу осмотреть ее вблизи. – Он пошел наискосок через камеру, несколько раз споткнувшись о камни вроде тех, что применялись при «сухой растяжке» в верхней камере.

– Особенно близко не подходи. У меня недоброе предчувствие. Что-то с этой фигурой не так...

– Ну, тогда я осмотрю горн.

Ученый осмотрел печь с покрытой копотью трубой, но не обнаружил ничего примечательного.

– Прошло никак не меньше двух недель с тех пор, как здесь разжигали огонь, – объявил он. – Проверю, что это за верстак.

Он осмотрел его со всех сторон.

– Ничего... Нет, что-то есть! Смотри, тут какой-то ящик.

Он потянул его на себя и достал большую толстую книгу.

– Поглядим, как она называется. Иди сюда с факелом.

Витус посветил ему...

– «Liber dolorum Dosvaldensis» – прочел маленький ученый. – С ума сойти: «Книга болей Досвальдеса»!

Он открыл книгу и с интересом принялся листать ее.

– По-моему, это перечисление пыточных предметов в тюрьме – во всех ее камерах. Но я что-то плохо вижу, читать трудно. Попробуй-ка ты, – он отдал книгу Витусу и взял у него факел.

Витус подтвердил его предположение.

– Камеры пронумерованы и так и называются «Cella-I»[15], «Cella-II» и так далее. Что находится в первой камере, нам хорошо известно, насчет второй камеры тут вот что сказано: «Здесь находится „Железная дева“, названная также „матерью, боль приносящей“, или «Madre dolorosa».

– А как эта «дама» действует? Что сказано там об этом? – продолжал расспрашивать Магистр.

Витус прочел вслух:

...затем осужденный грешник должен выть подведен с завязанными глазами к женоподобному приспособлению, после чего тот раздвинется, как ноги похотливой женщины, втянет его в себя и затем уничтожит.

– Как это и каким образом эта дама раздвигается? – полюбопытствовал маленький ученый. Он медленно приблизился к металлической фигуре и хорошенько ее оглядел.

– Ты прав, в ней есть что-то запредельное. Она как бы воплощение зла.

– У нее на плаще есть две ручки – на боках, – заметил Витус.

– Точно. Потянуть за них? – Магистр сунул факел в держак на стене, чтобы освободить руки.

– Да, давай.

– Стой! – маленький ученый к чему-то прислушался. – Слышишь? Звук такой, будто по стене хлещет сильный дождь.

– Сейчас и я слышу. Звуки исходят из этой самой фигуры. Во всяком случае, она к ним причастна. Ладно, попытаемся открыть ее. Ты возьмешься за левую, а я за правую петлю.

– Порядок. Разденем, как говорится, эту «даму».

Они потянули раз-другой, и фигура с металлическим скрежетом раскрылась – это широко разошлись полы ее накидки. Внутри «Железная дева» была полой. А изнутри полы оказались усажены десятками игл и кинжальных лезвий.

– А что это значит? – спросил ошеломленный Магистр.

Они снова заглянули в книгу.

...еретику предоставляется возможность сказать свое последнее слово, прежде чем «Дева» закроется и тысячекратно пронзит его.

– Теперь мне ясно, почему осужденному завязывали глаза, – содрогнувшись, сказал Магистр.

...и перфорация подобного рода известна так же как поцелуй Девы.

– Да, в такое чрево по своей воле не встанешь, – продолжал рассуждать Магистр. – Нет, но ты слышишь? Что-то шумит, как водопад.

Витус закрыл книгу.

– По-моему, я знаю, в чем причина. Это Пахо, которая протекает под зданием тюрьмы. В этой самой книге сказано, что после закрытия «Девы» еретика разрезает на множество кусочков и его бренные останки сбрасываются в протекающий под зданием поток.

– Если это так, то где-то поблизости должен быть люк или ход в подземный канал. Может быть, вовсе не внутри этой «Девы», а где-то еще.

Магистр как бы ощупал стены комнаты глазами.

– Вон там! – Рядом с фигурой «Девы», чуть повыше и левее ее головы из стены выступал деревянный рычаг. – Я нажму!

С громким треском пол под ногами «Железной девы» разверзся. Шум воды усилился. Друзья подошли поближе и заглянули в устрашающую тьму. Все равно что черная стена была перед ними.

– На какую глубину падает то, что осталось от бедняги? – не ожидая ответа на свой вопрос, проговорил Магистр.

Оба подумали об одном и том же: если с такой высоты рухнуть в поток, то и от живого и здорового человека ничего не останется.