Лавкрафт - Глеб Елисеев

Отдельные антуражные элементы, в первую очередь взятые из визионерского рассказа Бирса «Житель Каркозы», были включены Лавкрафтом в общую псевдомифологию, развивавшуюся им и его друзьями. Названия Каркоза и Хали упоминаются среди мифических местностей в «Шепчущем в ночи» Лавкрафта, а также в рассказах его друга и ученика О. Дерлета. Впрочем, возможно, это произошло и под влиянием сборника «Король в желтом» Р. Чэмберса, где говорится не только об этих землях, но также подчеркивается зловещее влияние на людей звездного скопления Гиады. Переосмысливая невнятные намеки Чэмберса, Дерлет утверждал, что именно в Гиадах находится зловещее озеро Хали, обиталище одного из Великих Древних — Хастура. Во всяком случае, в рассказе «Окно в мансарде» герой-наблюдатель видит в магическом стекле эту местность: «Абсолютно ни на что не похожий пейзаж. Явно не земной. Непроницаемо черное небо, несколько звезд. Скалы из порфира или сходной породы. На переднем плане глубокое озеро. Хали? Через пять минут воды стали бурлить и вздыматься в том месте что-то всплывало на поверхность. Лицом от меня. Гигантский обитатель вод, со щупальцами»[205].

Истинное же отношение Лавкрафта к Бирсу четко отразилось фантастом в соответствующем разделе «Сверхъестественного ужаса в литературе»: «Бирс далеко не всегда так ярко, как По, реализует возможности, которые предоставляет тема сверхъестественного для создания особого настроения; в основном его сочинения несколько наивны, угловаты, провинциальны и контрастируют в этом с сочинениями мастеров в жанре литературы ужаса более позднего времени. Тем не менее его искренность и мастерство, вне всяких сомнений, оградили его от опасности кануть в Лету»[206].

1926 г. принес радикальные изменения в жизни Лавкрафта. Только в рамках общего очерка его жизни остается непонятным — к добру они были или к худу. Да, писатель сумел вернуться в «утраченный рай», однако платой за это стал полный крах его семейной жизни.

В первые месяцы 1926 г. супруги Лавкрафт провели по-прежнему раздельно — Соня сумела приехать к мужу только в конце февраля и лишь на очень короткий срок. А затем брак Лавкрафтов опять фактически распался.

Постоянную работу Говард так и не смог найти. Периодически возникали какие-то случайные заработки, вроде того, который сумел устроить Лавкрафту Лавмен, работавший в книжном магазине на Пятой авеню. В марте он уговорил свое начальство нанять безработного друга для надписывания адресов на конвертах. За эту нудную механическую работу ему заплатили семнадцать долларов пятьдесят центов за неделю. А потом опять наступил долгий период вынужденного безделья…

Разлученный с Соней, не нашедший себе места в Нью-Йорке, Лавкрафт все чаще и чаще начал задумываться о возвращении в Провиденс. Действительно, какая разница, где сочинять изредка публикующиеся рассказы, раз в три месяца встречаться с женой и вести жизнь интеллигентного безработного? К тому же жизнь в Провиденсе была заметно дешевле.

Обитая в Нью-Йорке, Лавкрафт за прошедшие годы так и не оторвался душой от родного города. Он не только прочитывал все попадавшиеся ему книги по его истории, но даже выписывал «Провиденс ивнинг бюллетен» и регулярно покупал «Провиденс сандей джорнэл». В письмах своим теткам начиная с марта 1925 г. он признается в глубокой тоске по родным местам.

И вот, наконец, 27 марта 1926 г. его тетя Лилиан Гэмвел предложила племяннику вернуться в Провиденс. К этому моменту тоска Лавкрафта приобрела уже воистину космические масштабы. Он писал: «Провиденс есть часть меня — я есть Провиденс. Провиденс — мой дом, и здесь я закончу свои дни».

Узнав о душевном состоянии Лавкрафта, с его решением скрепя сердце согласилась и Соня. Он сама предложила ему вернуться домой, пообещав воссоединиться с ним, как только возникнет подходящая ситуация. 17 апреля Лавкрафт сел на поезд на вокзале Гранд-Сентрал-Стейшн и вскоре уже был дома. В письме к Лонгу он так описал свое возвращение: «Поезд набирал скорость, и я испытывал тихие приступы радости возвращения шаг за шагом к бодрствующей и трехмерной жизни. Нью-Хейвен — Нью-Лондон — а затем старомодный Мистик с его колониальным склоном холма и закрытой скалистой бухточкой. И наконец воздух наполнился безмолвным и неуловимым волшебством — благородные крыши и шпили, над которыми поезд невесомо мчался по высокому виадуку — Уэстерли — к Провинции РОД-АЙЛЕНД и ПЛАНТАЦИЯМ ПРОВИДЕНСА Его Величества! БОЖЕ, ХРАНИ КОРОЛЯ!.. Я неловко возился с чемоданами и пакетами, безнадежно пытаясь выглядеть спокойным — ЗАТЕМ — бредовый мраморный свод за окном — шипение пневматических тормозов — снижение скорости — волны восторга и падение завес с моих глаз и разума — ДОМ — УЗЛОВАЯ СТАНЦИЯ — ПРОВИДЕНС!!!! Что-то щелкнуло — и все фальшивое исчезло… Просто я был дома — и дом был таким, каким он всегда и был со времени моего рождения тридцать шесть лет назад. Другого места для меня не существует. Мой мир — Провиденс»[207].

Через несколько дней к мужу приехала Соня, чтобы помочь ему обустроиться на «новом старом месте». Однако больше недели она не смогла пробыть с Говардом — служебные обязанности вынуждали ее уехать. Семейная жизнь Лавкрафтов становилась все более призрачной и иллюзорной, а переезд Говарда в Провиденс только обострил нараставшие проблемы.

Дело в том, что обе тетки Лавкрафта так и не одобрили брак племянника на женщине старше его по возрасту, из другого «общественного круга», да еще и еврейке. И как Соня ни пыталась изменить их отношение, сломить холодную стену отчуждения ей так и не удалось. Они даже сумели ясно продемонстрировать, что не желают, чтобы Соня попыталась открыть свой бизнес в Провиденсе. Лавкрафт же оставался безразличен к разраставшемуся конфликту между ближайшими родственницами и его женой.

Достаточно равнодушный к сексуальной стороне брака, он, судя по всему, рассчитывал, что и в Провиденсе будет сохраняться сложившаяся у него с Соней схема семейных отношений — раздельное проживание, перемежающееся редкими встречами на протяжении нескольких месяцев.

Однако к этому моменту Соня тоже начала разочаровываться в браке с Говардом. Она не переставала любить его, но ее все больше и больше раздражали инфантильность и бытовая неприспособленность Лавкрафта, его инертность и равнодушие к добыванию денег, а также периодические вспышки антисемитизма и ксенофобии. Жизнь в Нью-Йорке только обострила эти настроения писателя, иногда перераставшие в упорную ненависть.

Внутренне брак Сони и Говарда изжил себя еще в месяцы вынужденной разлуки в Нью-Йорке и продолжался в Провиденсе исключительно по инерции. Словно ни один из супругов не решался взять на себя инициативу в окончательном разрыве.