Бабы строем не воюют - Елена Кузнецова

Анна замолчала и вздохнула намного тяжелее, чем недавно вздыхала Юлька. И неудивительно: у взрослой женщины причин для вздохов куда больше, чем у девчонки. Помолчала еще, послушала, как сопит где-то под мышкой Юлька, и спросила:

– Ты думаешь, мне Красава нравится?

Спросила и задумалась, а с чего вдруг так тяжело дались ей эти слова? И в самом деле, как она относится к внучке Нинеи? Почему-то раньше такой вопрос ни разу не приходил ей в голову; вот и сейчас будто что-то мешало. То ли сама Великая Волхва, то ли ее внучка. Анна отогнала непрошеные сомнения и вернулась к разговору, не совсем понимая, кого она сейчас обманывает, Юльку или себя:

– Так и мне она не очень-то по душе. А что делать – Саввушку-то лечить надо! Ни Настена, ни ты ничего сделать не смогли, так чего ж ты теперь-то мешаешься?

– Да она не лечит, она его своим рабом делает! – все-таки не выдержала Юлька.

– А ты матери об этом говорила?

– Не-эт…

– Что ж ты так? Обязательно скажи, ей это, наверное, надо знать.

«Да и проверить, верно ли ты говоришь, тоже не помешает, а то мало ли что в твою голову взбредет, со зла-то на Красаву».

– Скажу.

– А теперь о власти над отроками… – Боярыня вернулась к началу разговора. – Вот ты говоришь, что ее тебе хватает. И опять врешь, хотя сама об этом не знаешь. Во-первых, власти никогда много не бывает… ну это ладно, рано тебе еще об этом задумываться. А во-вторых, не знаешь ты еще, что такое женская власть, но вот-вот об этом задумываться начнешь, подходит твоя пора.

Видела, как отроки на мою Аньку пялятся? Видела, видела! Ей стоит только бровью повести, и они про все забудут: и про приказы, и про наказание, и про… про все, одним словом. Она еще и сама толком в этом не разбирается, но уже чувствует; ей это любопытно, порой страшновато, но притягательно. И ты это скоро почувствуешь… – Анна опять вздохнула, – и захочется тебе такого, знаешь ли… такого… ну вот идешь ты по улице… краси-ивая! А мужи да вьюноши на тебя так и смотрят, так и смотрят… ни на кого больше, а только на тебя одну, и аж постанывают… от восторга. И молодухи тоже смотрят и тоже постанывают, но уже от зависти. А ты вроде бы и не замечаешь – идешь себе и идешь, а сама знаешь: стоит тебе только желание какое-нибудь высказать или хотя бы намекнуть слегка… и любой в лепешку для тебя расшибется!

– Да ну не бывает так… чтобы все сразу…

– Не бывает… – Анна не удержалась и вздохнула еще раз. – Но ведь хочется!

– Не-а, мне не надо, чтоб все, мне надо, чтоб Минька.

«Не понимает. Недоросла еще. Ну ничего, все еще впереди… а может, и нет».

Анна вдруг потеряла интерес к разговору.

– Теть Ань, а правда, что Минька тебя просил мне платье сшить, как у твоих дочек?

«Ну, вот тебе и вся лекарка-ведунья от косы до пяток. Платье ей… А Мишаня-то и правда просил… Надо же, запамятовала. Ладно, сошьем… Софье задание дам, пусть порадуется!»

– Просил. Будет тебе платье. Посмотрим с Софьей ткани, посоветуемся…

– А когда? Завтра?

«Ну дите дитем. Поманили игрушкой…»

– Если в крепости ничего не стрясется, то завтра. Ну так что? – Анна попыталась взглянуть в лицо Юльки. – Договорились мы с тобой насчет Красавы?

– О чем?

– О том, что войну вашу девчачью пора заканчивать. Объяснить тебе, как это сделать легко и просто?

– Ага.

– Хочешь, чтобы я только объяснила или на самом деле хочешь прекратить? Да ладно, не задумывайся ты так натужно. Сейчас расскажу тебе один секрет, и ты, хочешь не хочешь, но войну прекратишь. Просто не сможешь больше воевать. Слушай внимательно. Ты же себя на место больного поставить умеешь? Ну представить себе, что он чувствует, о чем думает… и все такое прочее.

– Ну… иногда получается.

– Вот и представь себе, как взрослые на ваши с Красавой рати смотрят и усмехаются. А потом и сама на нее взгляни глазами взрослых. Насколько получится, конечно, но ты уж постарайся. И увидишь, какая она смешная! А коли ворог смешон, то он не только не страшен, но еще и бессилен против тебя. Так что постарайся. И Красаву победишь, и на будущее, ты уж мне поверь, тебе пригодится. А сейчас ступай, недосуг мне. И мешочки свои забери.

Насколько Юлька поначалу настороженно отнеслась к затеянному Анной разговору, настолько же неохотно она его заканчивала. Поднялась с лавки, забрала обереги (Анна было решила, что та выбросит их в ближайшую канаву), потом вдруг обернулась и спросила:

– А с Минькой… ну когда он вернется…

– Да делай все, как мать учила. – Анна небрежно дернула плечом. – Бог милостив, да и Мишаня не дурак…

То, что ей было недосуг, Анна не соврала. Ну почти не соврала – идти ей никуда не требовалось, а вот подумать… Что-то такое зацепило ее в разговоре с Юлькой, что-то важное, просто нестерпимо важное, но понять и обдумать, что же именно, лучше в одиночестве.

«Как она сказала-то? «Мне не надо, чтоб все, мне надо, чтоб Минька». И Арина… только Андрей, и больше никто… как она Глеба тогда… А ты, матушка-боярыня? Ну наедине с собой-то можно, никто не слышит, только Господь, а Он и так все видит и знает… Знает, что грешна ты и деянием, и помыслом…»

Ощущение греховности давно точило Анну изнутри. Она честно поведала о своем прегрешении на исповеди, приняла и исполнила наложенную епитимью – истово, даже с некоторым перебором, а чувство очищения все не приходило. Да и не могло прийти, потому что не хватало самого главного – раскаяния!

Ее дружба с Настеной дала трещину, когда у Анны возникло подозрение, что есть у лекарки что-то с Фролом. Было на самом деле или нет, так и осталось неизвестным, Фрола уже несколько лет как похоронили, а сомнение, разочарование и обида остались. Вроде и отболело уже все давно, но именно эта неизвестность не давала забыть и успокоиться. И в то же время Анна не чувствовала никакой вины перед Татьяной! Покаялась, наказание приняла, а вот вину свою… Умом-то понимала, а стыд и раскаяние не приходили, и все тут! Как будто свое походя взяла.

А в тот день, когда Никифор привез в Ратное Алексея, сразу, еще на берегу, Анна поняла, что Фролов побратим приехал к ней, и… все будет. Понял это и Лавр и напился тогда, как свинья, а она все видела, все понимала и…

С одной стороны – жалость и нежность к так жестоко побитому жизнью Леше, с другой – чего уж там, лестно было от переживаний Лавра, с третьей… да господи, сколько этих сторон у бабы сыщется, и не сочтешь!

И вот сейчас открыто живет с Лешей в блуде, почитай, у всех на глазах… Но нет раскаяния, хоть ты что делай! Вместо него незаметно усиливалось ощущение какого-то непонятного права на содеянное: вроде и не признает никто этого открыто, но все молча соглашаются, что она берет свое по праву. Непонятно, неправильно, греховно, но по праву!