Полуденный бес - Павел Басинский

– Что ты несешь! Я даже не помню, что там было-то… Похоже, нам в коньяк подсыпали какую-то гадость. Как ты думаешь, Платон?

– Ты забыл, что меня с вами не было?

– Черт! – с досадой воскликнул Барский. – Вечно тебя рядом нет, когда нужно! Пострадать из-за какой-то бабы! Ну покуражились! Но не съели же мы ее той ночью! Целехонькая наутро была, я точно помню.

– Такое дело… – замялся Оборотов. – Я тебе не стал говорить… Через год горничная родила.

– Ни хрена себе! – воскликнул Барский. И вдруг засмеялся. – Это что же получается? Мы с тобой молочные отцы?

– Ты о чем? – испугался Оборотов.

– А ты забыл, как в общежитии называют парней, переспавших с одной девчонкой? Молочные братья! Значит, мы – молочные отцы!

В дверях нарисовалась Изольда:

– Владлен Леопольдович, к вам какой-то ветеран войны рвется. Упрямый! Не уйду, говорит, пока не примете.

– Как его фамилия?

– Соколов.

Оборотов даже затрясся от злости:

– Какая наглость! Гони этого ветерана, чтобы духу его не было! Гони в шею!

– Но вы же ж сами распорядились, – испугалась Изольда, – чтоб ветеранов же ж войны без очереди пускать.

– В шею! – завизжал Оборотов.

– Стоп! – властно приказал Недошивин. – Никого не нужно гнать в шею. Я сам с ним поговорю…

Глазом оперативника Соколов сразу отметил, что внешность мужчины, с которым он вышел из здания райкома ВЛКСМ, описать кому-нибудь, если возникнет такая необходимость, будет очень непросто. Встречаются такие лица и фигуры, в которых отсутствуют как индивидуальные, так и узнаваемо типические черты. Незнакомец был, как говорится, ни то ни сё.

Не шатен, не брюнет, не блондин. Глубокие залысины незаметно переходят в скудный волосяной покров на висках и затылке. Острый, слегка приплюснутый нос похож на миллионы носов в мире. Средней высоты лоб – без морщин и выпуклостей. Губы тонкие, поджатые, но не злые. Нижняя губа чуть-чуть оттопырена, что придает лицу обиженное и несколько детское выражение. Брови и ресницы белесые, слабо выраженные. Серые, узко поставленные, как у лося, глаза. Невыразительные глаза, но, если пристально всмотреться, в них затаился страх, тщательно скрываемый. Вот, пожалуй, и всё. Негусто! По такому словесному описанию человека не найти. Впрочем, была в поведении незнакомца одна черта: элегантность. Трудно объяснимая, но элегантность!

– Будем знакомы – Платон Платонович Недошивин, – незнакомец протянул руку и приятно улыбнулся.

«Комитетчик», – сразу определил Соколов и протянул руку. Недошивин пожал ее крепко, по рабоче-крестьянски. Соколову вдруг стало весело. Если они так грубо подсылают к нему комитетчика, значит: а) он на правильном пути, б) они принимают его за провинциального дурачка. Интересно, с чьих это слов? Неужели Палисадова? Да, Дмитрий Леонидович, не ожидали от вас! Обидно-с! Сейчас этот симпатичный тип предложит ему сделку. Повышение по службе, перевод в Москву, то и сё, на что еще Резо утром намекал.

– Предлагаю определиться, – продолжал Недошивин, не отпуская руки Соколова. – Вы – капитан районного УГРО. Я – майор Комитета государственной безопасности. Возглавляю особый отдел…

– У вас все отделы особые, – беззлобно заметил Соколов.

– Ну, перестаньте, Максим Максимыч! – возмутился майор. – Вот за что вы, оперативники, не любите нас, комитетчиков? Одно дело делаем! Неужели вы думаете, у нас не понимают, что такое капитан милиции ? Да еще фронтовик! Мы знаем цену таким, как вы! Русский капитан – основа государственного строя России!

– Польщен, – сказал Соколов, которому в самом деле было приятно.

– Присядем?

– Пройдемся.

Они пошли вверх по бульвару.

– Чем могу быть полезен государственному строю? – шутливо начал Соколов.

– Это не вы мне, а я вам могу быть полезен, – сказал он. – Я говорю с вами не от комитета, а по собственной инициативе. А вот ваш товарищ Резо… Нет, я не хочу задеть ваших дружеских чувств. Но он как раз говорил с вами по заданию комитета.

– Вот гад!

– Ошибаетесь, – возразил Недошивин. – Резо – надежный друг. Но он службист и не мог поступить иначе. Однако за вас он переживает, потому что вам грозит смертельная опасность.

– Кому это я мешаю?

– Бросьте, капитан! Все вы отлично понимаете. Вы приехали в Москву мстить за смерть дочери вашего товарища Василия Васильевича Половинкина. Вы думали, что ее убил Гнеушев. Теперь вы знаете, что это не так. Вы также знаете, что три моих приятеля, Барский, Оборотов и Палисадов, год тому назад изнасиловали эту девушку…

– Хватит, – хмуро перебил его Соколов. – Чего вы хотите?

– Помочь. Но не ради вас, а ради одного маленького человечка, который нуждается в вашей помощи…

– Какого еще человечка?

– Не притворяйтесь, Соколов! Сына Половинкиной.

– ??!

Теперь Недошивин смотрел на капитана с удивлением.

– Как? – тихо спросил он. – Вы не знаете, что у нее сын?

– Но он умер!

– А-а, черт! – Недошивин стукнул себя кулаком по лбу. – Я должен был это допустить. Простите меня, капитан, но я был лучшего мнения о вашем ведомстве. И вы не проверили роддом? Не поговорили с акушеркой, не взяли за кадык главврача? Вам сообщили, что ребенок родился мертвым, и вы развесили уши? В моем ведомстве за такое голову бы с плеч сняли.

Соколов чувствовал себя уязвленным.

– Ты, майор, говори, но не заговаривайся, – переходя на «ты», сказал он. – В нашем ведомстве всякое разное бывает. Убийства, изнасилования… Но чтобы живого ребенка записать как мертвого и сообщить об этом его матери! – такого я не припоминаю.

Недошивин молчал.

– Где он? – спросил Соколов.

– Сначала вы должны дать честное слово, что не будете мстить Оборотову.

– Прикрываете дружка?

– Владлен мне не друг, – отрезал Недошивин, – но за ним стоит его тесть, мой непосредственный начальник. Зятя он терпеть не может, но очень любит свою единственную дочь. Он сделает все, чтобы зять взлетел как можно выше.

– А Барский? А Палисадов?

– С Палисадовым разбирайтесь сами, это ваш ученик. Барский? Дался вам этот доцентишка, самовлюбленный трус! У него и так поджилки трясутся. Он боится не того, что за решетку посадят. О, русский интеллигент обожает пострадать! Он боится, что он, мозг нации, будет опозорен. Правильно Ленин о них писал: не мозг нации, а г…!

– Разве Ленин такое писал?

– Максиму Горькому. Барский уже наказан и будет казнить себя всю оставшуюся жизнь. Зачем он вам? Не мелочитесь, капитан! Подумайте! Я передаю вам ребенка, сына Елизаветы. Между прочим, он совершенно здоров, хотя это поразительно, учитывая обстоятельства его… гм-м… зачатия. Кстати, что вы собирались сделать с Гнеушевым?