Белль и Себастьян - Николя Ванье

Чернильно-черное небо на востоке начало потихоньку бледнеть. Сезар встряхнулся. Тело занемело, ведь он всю ночь просидел в кресле возле очага. Все кости болели, в комнате было холодно. Из суеверия он дал огню догореть и не стал разжигать новый.

Напившись воды из кувшина, старик надел парку, взял посох и вышел. От волнения во рту чувствовался привкус железа. Сезар, выругавшись, подумал, какую выбрать дорогу, и в конце концов пошел привычным путем — тем, что вел в горы. Может, Себастьян остался на ночь в овчарне? Не пройдя и двадцати метров, он увидел в темноте следы, покрытые тонкой пеленой снега, — собаки и Себастьяна. От облегчения голова пошла кругом даже скорее, чем от хорошего глотка полынной водки. Малыш прошел тут! Старик наклонился, чтобы лучше рассмотреть отпечатки ног и определить, как давно их здесь оставили, и только потом пошел дальше.

До самой школы ему никто не встретился. Следы обрывались возле застекленной двери, на последней ступеньке лестницы. Сезар попытался понять, что могло заставить Себастьяна искать здесь прибежища. Нет, он и вправду стареет! Столько ошибок он наделал за последнее время! Лина права. Мальчику нужно получить настоящие знания, а не слушать бредни старого сумасшедшего!

Учитель не ленился смазывать дверные петли — дверь открылась без скрипа. В коридоре пахло воском. Сезар прошел мимо пустого помещения и в классной комнате увидел то, что искал. Мальчик спал, прижавшись к Белль. Собака проснулась в ту секунду, когда старый пастух прильнул лбом к дверному стеклу. Она не шевельнулась, просто лежала и спокойно смотрела на него. Себастьян расположился на полу, на каком-то чудном коврике. Присмотревшись, Сезар узнал карту мира, а потом разглядел и клочок бумаги, на котором было написано «АМЕРИКА». Вместе со слюной он сглотнул тошноту, порожденную чувством стыда. И медленно попятился, чтобы не разбудить ребенка.

На этот раз он точно знал, что ему делать.

Сначала Сезар окликнул жильцов дома, чтобы не пугать их понапрасну, и только потом постучал. С этими бошами можно запросто окочуриться от страха или схлопотать апоплексический удар! Ставень приоткрылся, и из окна высунулась взъерошенная голова Марселя. Он жестами дал понять, что спустится через минуту.

Вид у господина мэра был такой, что сразу становилось ясно — накануне он неплохо отпраздновал. Странно, замечать такие вещи начинаешь, когда у тебя самого голова ясная, как вода в ручье! Сезар подумал, что раньше он бы не заметил разницы. Он сразу перешел в наступление, чем окончательно сбил растерянного Комбаза с толку:

— Я пришел купить у тебя твои часы.

— Мои часы?

— Те, что с компасом. Золотые.

— Сезар, ты соображаешь, что говоришь?

— Твои часы. Знаю, они стоят целое состояние. Я не вчера родился, Марсель, и видел кое-что, кроме моей овчарни. Я знаю, что и сколько стоит. И у меня есть, чем…

— Да подожди ты! Зачем тебе часы? Компас — да, полезная вещь, но золотые часы! Зачем тебе часы? Бесполезная роскошь. Что ты с ними будешь делать?

— Я знаю, что с ними сделаю. Твое дело — сказать цену. Мы поторгуемся и ударим по рукам.

— Входи! Но только не думай, что сможешь меня разжалобить. Мол, сегодня Рождество и все такое…

— Я ни во что не верю, Комбаз, и меньше всего — в чудеса!

Оба, рассмеявшись, отправились в кухню варить кофе из цикория. Одно было ясно: этот Сезар, может, и сумасшедший отшельник, но вести деловой разговор умеет!

Когда Сезар вернулся в школу, уже рассвело. На сей раз он толкнул дверь и вошел. Мальчик открыл заспанные глаза, которые тут же расширились, стоило ему узнать деда.

— Де!

— Я принес тебе подарок. Сказать по правде, у меня их даже два, но один я забыл дома под елкой. Он подождет, пока ты вернешься. Вот, разворачивай!

И он протянул внуку что-то, завернутое в папиросную бумагу красивого кремового цвета (то была обертка от чулок мадам Комбаз). Себастьян посмотрел на деда с удивлением, однако подарок взял, еще не понимая, чего от него ждет.

— Разверни! Это тебе.

Бумага разорвалась в руках мальчика, и показались натертые до блеска часы. Все еще не осознавая, что происходит, Себастьян машинально открыл крышку — он видел, как это проделывал мэр. Появился циферблат с длинной заостренной минутной стрелкой и короткой часовой. На втором, сером, стрелка указывала на север.

— Кто тебе их дал? — Себастьян сердито посмотрел на старика. — Это не мама дала, и она не в Америке! Почему ты мне врал?

— Часы от меня, так мне будет легче с тобой поговорить. — Он помолчал немного, словно не знал, с чего начать, потом, понурив голову, заговорил тихо, но решительно: — Твоя мама умерла, Себастьян. Очень-очень давно. Она была цыганкой. Я подобрал ее восемь лет назад в горах, на снегу. Роды уже были близко, и я отнес ее в ту хижину, в убежище. У меня бы не хватило сил донести ее до овчарни, да и времени уже не было — ее чрево уже не могло тебя удерживать. Я помог ей произвести тебя на свет. Она была так слаба, что смерть стала для нее облегчением, но как только ты вышел из ее чрева, она взяла с меня клятву, что я о тебе позабочусь. А потом закрыла глаза, и… Я похоронил ее рядом с домом. Я тебе покажу.

Себастьян словно окаменел, глаза его были закрыты. Сезар добавил ласково, почти шепотом:

— Как только я взял тебя на руки, то полюбил, как любят своего родного ребенка. Как та овца и дикий козленок, помнишь?

— Почему ты врал? — Голос был пустым, лицо мальчика — бледным как смерть.

То был удар в самое сердце, но Сезар ответил:

— Потому что мне было слишком тяжело рассказать тебе все это. Но надо было, теперь я это понимаю. Однако ты рос, и все становилось хуже и хуже. Однажды ты у меня спросил, я запутался в словах и в итоге соврал. Потом уже не мог забрать свои слова обратно. Прошлой ночью я многое понял, я много думал, Себастьян. Все эти недели думал, пока ты со мной не разговаривал. И я ни в чем тебя не упрекаю. Правда на твоей стороне.

— Почему ты сказал, что она уехала в Америку?

— Потому что это первая страна, которая пришла мне в голову! Это было глупо, а еще глупее — показывать тебе на горы и врать, будто Америка прямо за ними. Мне казалось, ты забудешь…

— А почему ты говорил, что она думает обо мне, когда она была уже мертвой?

— Потому что это, малыш, правда. Так я пытался объяснить тебе то, что выше нас всех — мужчин, женщин и даже кюре. Твоя мать всегда рядом с тобой, она везде, Себастьян. Она в горах и в этом клочке земли. Твоя мать — ветер, который касается твоей щеки, снежинки у тебя на кончиках пальцев, трава, что щекочет тебе ноги… Пускай твоя мама и умерла, но ее любовь к тебе, она продолжает жить. Она с тобой, куда бы ты ни шел. Всегда.

Понурив голову, мальчик тихонько плакал. Его плечи больше не дрожали от рыданий. Это было похоже на волну, которая приходит, чтобы напоить ссохшуюся землю. Страх успокаивался — этот неописуемый ужас, мешавший дышать, стоило ему подумать о матери либо попытаться вспомнить ее лицо. Страх отступал. Первое женское лицо, которое он увидел в жизни, — лицо его приемной сестры, Лины. И вдруг, как ни велико было его горе, что-то сломалось в груди и дышать стало легче.