Запертая в своем теле - Ким Слэйтер

— Спасибо, Тони, — говорит Харриет. Странно, она как будто во сне. Раньше за ней такого не водилось. — Я подумаю.

Выхожу на улицу. Отойдя от дома на приличное расстояние, так что она уже не может видеть меня из окна, останавливаюсь и, прислонившись к чьей-то калитке, чтобы не упасть, хватаю ртом воздух.

Она что-то скрывает.

В этом доме случилось что-то страшное, и я должна выяснить, что именно.

Наши дни

Тони

Утром я встаю рано, мама еще даже не спускалась вниз.

Всю ночь меня мучило воспоминание о вони в доме у Харриет. А что, если там… додумывать эту мысль нет ни желания, ни сил. Стоит закрыть глаза, и услужливое воображение мгновенно рисует страшную картину.

Я звоню инспектору Мэнверсу. К моему удивлению, он поднимает трубку с первого звонка и выслушивает рассказ о визите к Харриет Уотсон и о запахе в ее доме.

— Тони, прошу, послушайте меня. — Его голос звучит твердо и непреклонно. — Предоставьте всё нам. Вы меня понимаете?

— Вам легко говорить. — Желудок завязывается в узел. — За последние три года вы палец о палец не ударили, чтобы найти Эви.

Конечно, это не совсем так, и я это знаю.

— Мы делаем всё, что можем. Клянусь вам.

— Что, например?

— Я не могу разглашать это. Но, если наша линия расследования приведет к каким-то результатам, вы будете первой, кому я дам знать.

Опять этот дурацкий полицейский жаргон.

— Харриет Уотсон — подозреваемая?

— И вновь я не имею права отвечать. Давайте я загляну к вам завтра. Идет?

Я молча вешаю трубку.

Он держит меня за дуру, это ясно; и, как все журналисты, считает, что случившееся — моя вина.

Полиция никогда не найдет Эви: во-первых, они медленно работают, во-вторых, не верят, что она жива, а значит, и помощи ждать не следует. Буду действовать сама, полагаясь лишь на свой инстинкт.

— Что ты задумала? — спрашивает мама — она уже сошла вниз. — Что происходит?

— Ничего такого, из-за чего стоило бы волноваться.

Впервые за последние несколько лет я чувствую в себе силы жить. Потому что я вот-вот раскрою тайну исчезновения моей девочки.

Но что это принесет мне — счастье или горе, — пока не знаю.

* * *

Полчаса спустя я уже стою на углу улицы, где живет Харриет Уотсон, и жду. В девять калитка ее дома отворяется, Харриет выходит и, повернувшись к автобусной остановке спиной, идет в совершенно другую сторону.

Времени мало, поэтому незачем дожидаться, пока она скроется из виду.

Эви может быть пленницей или, судя по запаху, еще хуже.

Полиция не заглядывала сюда уже несколько лет, поверив сказкам, которые скормила им эта женщина. Ее просто списали со счетов, как безобидную сумасшедшую.

Я вхожу в калитку и быстро иду к черному ходу. За домом оказывается целый сад, да и сам дом большой, трехэтажный. Вынимаю из кармана ключ, который стащила вчера из кухни, и сую его в замочную скважину. Замок недавно смазывали, он отпирается легко. За дверью оказывается кухня.

У нижней ступеньки лестницы меня едва не выворачивает наизнанку от накатывающей сверху вони. Спасает захваченный с собой надушенный мамин платочек: я зажимаю им нос и рот и так дышу.

На втором этаже запах становится сильнее. Быстро заглядываю сначала в одну комнату, потом в другую. В главной спальне, с двумя выходящими на дорогу окнами, кровать не заправлена — видимо, здесь спала Харриет. Вторая комната выглядит нежилой: матрас обтянут простыней на резинке, но одеяла на нем нет.

Выйдя обратно в коридор, останавливаюсь перед коротким лестничным пролетом, который ведет на третий этаж, плотнее прижимаю к носу платок и взбегаю по ступеням.

На площадке находится книжный шкаф, а рядом с ним — дверь. Всего одна. Дергаю за ручку — заперто.

Вонь настолько невыносима, что я задумываюсь: не позвонить ли в полицию? Но понимание, что первым делом мне велят покинуть чужой дом и не вмешиваться, приходит быстро.

Это не годится.

Мне надо знать прямо сейчас.

Я должна узнать, кто там, за этой дверью: моя дочь или кто-то другой?

Потому что я больше не хочу и не могу без нее жить.

Наши дни

Учительница

За пять минут до начала времени посещений Харриет Уотсон уже в больнице. Она выжидает. Наконец толпа начинает медленно течь в сторону лестниц и лифтов, и Харриет вместе с ней.

Ей уже известно, куда идти. Она разведала это вчера, во время пробного визита. Джоанну Дикон перевели в отделение для выздоравливающих после инсульта. Такие палаты открыты для посетителей, и присмотра там меньше.

У входа в отделение очередь: пропускают через охрану, строго по одному. Харриет пристраивается за пожилой леди с внуком. Раздается писк, открывается дверь. Из отделения выходит женщина: она набирает что-то на клавиатуре телефона и потому не смотрит по сторонам. А если б посмотрела, то увидела бы мисс Уотсон, которая уставилась на нее, открыв рот.

Это же она. Та самая женщина, с которой Джоанна Дикон разговаривала у школы, и не один раз.

Харриет совсем про нее забыла.

А ведь была еще одна женщина…

* * *

Как и надеялась Харриет, на сестринском посту царит хаос: медсестры бегают туда-сюда, поминутно перехватывая родственников больных, требующих отчета о состоянии своих близких.

Взгляд выхватывает молодую сестричку — видимо, она здесь совсем недавно, еще не привыкла к этой суете и потому стоит поодаль, не зная, что нужно делать.

— Помогите мне, пожалуйста, дорогая. — Харриет улыбается, изображая старушку — божий одуванчик. — Я ищу мою кузину, Джоанну Дикон. Мне кажется, ее недавно сюда перевели.

Медсестра улыбается и заглядывает в свой блокнот — она явно довольна, что ее попросили о чем-то, в чем она действительно может помочь.

— У нее отдельная палата, здесь, в конце. Но посещать ее могут только члены семьи или полиция. — Она снова поднимает глаза на Харриет и видит благодушное лицо и приятную улыбку. Удовлетворенно кивает. — Идемте, я вас отведу.

Мисс Уотсон не теряет времени даром.

— Насколько я понимаю, она не может двигаться. Полностью парализована.

— Ой, а вам разве не сказали? Ваша кузина моргнула. Это первый признак того, что к ней возвращается способность двигаться. Доктора перевели ее сюда, в отделение для выздоравливающих, когда убедились, что она вовсе не в вегетативном состоянии, а страдает от синдрома изоляции, когда разум заперт в бездвижном теле, как в тюрьме.