Миланский вокзал - Якопо Де Микелис

мечтательно глядя в сторону удаляющегося Меццанотте. В свои шестьдесят с лишним лет, пышнотелая, с волосами, завитыми и выкрашенными в цвет платиновый блонд, она была ветераном Центра помощи, с самого начала работавшим под началом Раймонди. Бывшая проститутка, Вилма прекрасно знала, что такое по-настоящему нелегкая жизнь. Оказавшись в одиночестве и без гроша в двадцать три года, с ребенком на руках, она была вынуждена начать торговать своим телом. Остановилась только после того, как ее сын окончил школу, и заработала некоторое состояние, гарантировавшее ей спокойную старость. У нее было золотое сердце, и Лаура ее очень любила, хотя своими простыми манерами и нецензурной бранью ей часто удавалось поставить девушку в неловкое положение.

– Ну так что, подруженька, признавайся: катал тебя этот ковбой на своем жеребце?

– А?.. Господи, да о чем ты только думаешь! – воскликнула Лаура, чувствуя, что краснеет. – Я видела его всего два раза в жизни по пять минут…

– А сколько же времени тебе нужно на то, чтобы понять, что кое-кто в тебя влюбился? Ты что же, хочешь сказать мне, тебе для этого нужно больше?

Лаура ничего ей не ответила, но то, как она отвела взгляд, как запылали ее щеки, было равносильно полному признанию.

– И чего ж мы тогда ждем, красотуля? Тебе не будет двадцать всю жизнь, уж поверь. Скоро локти будешь кусать, помяни мое слово… Не упускай его. Будь я посвежее да помоложе, да не такая трухлявая, сама охмурила бы такого мужика, да и в койку к нему прыгнула не раздумывая. Кстати, раз уж мы об этом, – кое-кому не повредил бы славный трах, – по-матерински ласково заметила Вилма, поглаживая Лауру по волосам. – А то такая суровая да печальная, будто весь мир на плечах тащишь…

Лаура не смогла сдержать улыбки. Ей и самой хотелось бы последовать совету Вилмы, вот так, без лишних раздумий и сложностей. Возможно, ей действительно стоит попытаться перевернуть свою жизнь и в этом отношении. Но уж точно не с инспектором Меццанотте. После того, как она только что с ним обошлась, он, вероятно, даже не захочет с ней больше разговаривать.

* * *

Ожидая перед дверью с табличкой «Профессор Альвизе Дель Фарра» в роскошном коридоре факультета гуманитарных наук ультрасовременного университета Бикокка в окружении небольшой группы студенток, Рикардо Меццанотте пребывал почти что в хорошем настроении. Это само по себе было довольно удивительно, особенно учитывая, что его карьера шла под откос, невеста почти не разговаривала с ним, а коллеги по отделу, многие из которых по-прежнему считали его предателем, теперь разделились на тех, кто думал, что он преследует убийцу животных, потому что окончательно двинулся, и тех, кто полагал, что он поступает так из-за «звездной болезни».

Дело в том, что хотя вскрытие трупа собаки и не принесло желаемых результатов, оно тем не менее дало Рикардо еще пару подтверждений его версии и, конечно же, зацепку. Итак, подтверждения: субстанция на шерсти животного и вещества, найденные в желудке, которые, должно быть, были частью какого-то зелья, подтвердили его подозрения в том, что это было ритуальное убийство; и кто бы ни стоял за этим, он знал, что делает. В его действиях не было ничего дилетантского или случайного – ведь золото и экзотические яды не найдешь на каждом углу, а вырвать еще бьющееся сердце из груди бедного зверя голыми руками не каждому под силу. Что касается маршрута, то это была Африка – континент, откуда родом это редкое растение – калабарская фасоль.

Меццанотте срочно нужно было узнать больше о том, что за церемония может включать в себя такие жертвоприношения, и, проведя некоторые исследования, он наткнулся на имя профессора Дель Фарра, преподавателя антропологии, специализирующегося на африканских религиях и культах. Накануне, во время телефонного разговора, его просьба о неофициальной консультации по делу, которое он ведет, была встречена без особого энтузиазма. Профессор был очень занят и собирался на конференцию в Париж, отложив все дела на потом; возможно, он вернется к этому позже, но, мол, рассчитывать на это не стоит. Однако как только Меццанотте упомянул, о чем именно идет речь, его заинтересованность возросла. На следующее утро у профессора был прием дипломных работ, но он назначил инспектору встречу в перерыве между выпускными экзаменами.

«С таким же успехом Дель Фарра мог бы прямо сказать “выпускницами”», – подумал Рикардо, который видел вокруг только девушек. Кстати, большинство из них были довольно симпатичными и – он не мог не отметить это – одетыми по случаю весьма вызывающе: в изобилии были декольте, короткие юбки и блузки без бюстгальтера.

Ему сразу же вспомнилась Лаура Кордеро. Она тоже училась в университете – на медицинском факультете, если он правильно помнил. Однако Лаура была на несколько лет моложе и сильно отличалась от окружавших сейчас Рикардо девушек. В ней не было ничего броского, ничего даже отдаленно показного. Она ничего не делала напоказ – немного косметики, очень простая одежда, – и все же не могла не впечатлять.

Однако, конечно, с ней не все было в порядке. Сначала она пришла поговорить с ним о тех детях, источая беспокойство каждой по́рой своей кожи, а потом отмахнулась от всего этого, словно ей все равно. Во время их короткого разговора в Центре казалось, что это он одержим этой историей, а не она. Меццанотте вынужден был признать, что ему стало больно. Он не знал, чего ожидать от этой встречи, но Лаура Кордеро очаровала и заинтриговала его, и он был не против узнать ее получше. Скорее всего, его первое впечатление было верным: в конце концов, она была не более чем избалованной, взбалмошной богачкой, привыкшей чувствовать себя центром вселенной. Лучше оставить все как есть и больше не думать об этом.

Рикардо ждал уже двадцать минут и уже начал понемногу терять терпение, когда наконец дверь в кабинет Дель Фарры открылась. Из него вышла заплаканная девушка, которая поспешно отошла, спрятав лицо в ладонях. Остальные экзаменуемые мгновенно замолчали. Даже не подумав утешить подругу, они просто смотрели, как она убегает, с холодностью, которая иногда была приправлена оттенком самодовольства.

Вскоре после этого в двери, которая оставалась приоткрытой, появился мужчина. В свои пятьдесят с небольшим лет, в аккуратном твидовом костюме, придававшем ему вид английского провинциального джентльмена, с исхудалым лицом, обрамленным бородой и седыми волосами, он производил впечатление серьезного, сурового и авторитетного человека. Пока группа студенток толпилась вокруг него, позади них Меццанотте пытался привлечь его внимание отчаянной жестикуляцией. Несмотря на то, что он был одет в штатское, профессор