Жизнь Гюго - Грэм Робб

Чтобы обезопасить себя от нищеты, Жюльетта жила одновременно с несколькими любовниками. Возможно, именно от нее Гюго узнал популярную среди актрис поговорку: «Женщина, у которой один любовник, – ангел, женщина, у которой два любовника, – чудовище, а женщина, у которой три любовника, – женщина»{506}. Для парижского общества она была типичной куртизанкой: посредственная актриса, она великолепно одевалась, с шиком тратила деньги, бывала и в ломбардах, и в казино. Она не сомневалась в своей физической привлекательности, обладала чувством юмора, не стыдилась своего плебейского происхождения. Конечно, она была очень красива. В «Романе с ключом», изданном в 1833 году, Альфонс Карр нарисовал более реалистичный портрет. Следующий абзац – почти буквальное изложение одного из писем Жюльетты: «Я чувствую, что у моей души есть желания, совсем как у моего тела – только в тысячу раз более пылкие… Ты даришь мне наслаждения, за которыми следуют утомление и стыд. А я мечтаю о спокойствии и постоянном счастье. Слушай, я слишком горда, чтобы лгать: я брошу тебя и брошу вас всех – саму землю и даже жизнь, – если найду человека, чья душа ласкает мою душу так же, как ты любишь и ласкаешь мое тело»{507}.

Прося о роли в «Лукреции Борджа», Жюльетта, возможно, имела в виду нечто совершенно другое, на что намекает недавно изданная переписка Джеймса Прадье. 8 января 1833 года, в разгар репетиций, Жюльетта получила записку от Прадье. Он спрашивал, может ли она помочь ему приобрести заказ на статую от влиятельного депутата, некоего Дебейема{508}. Луи-Морис Дебейем был близким знакомым Виктора Гюго, и позднейшая, недатированная записка от Прадье к Жюльетте доказывает, что Гюго рассматривался им как прекрасный посредник: «Твое влияние на нашего блестящего Виктора Г. уже сослужило мне хорошую службу с добрым г-ном де Белемом…» Играла ли Жюльетта роль, написанную Прадье, притворяясь, будто играет роль, написанную Гюго? Если так, вскоре оказалось, что выйти из одной роли она уже не может.

Гюго со своей стороны тоже способствовал сближению и пошел даже на профессиональный подлог. От одной репетиции к другой он увеличивал крошечную роль княгини Негрони и даже дописал маленький диалог, необходимости в котором не было и который даже отвлекал от кульминации. «Едва ли можно назвать роль княгини Негрони полноценной, – признается он в примечании к опубликованной пьесе. – Она своего рода призрак, красивая, молодая и роковая фигура». Вечер за вечером – а вскоре и вместе со всем Парижем – он наблюдал, как красивый призрак слушает слова, которые стучали у него в голове. То было одно из самых публичных признаний в любви за всю историю. Вот роль Жюльетты во всей ее полноте:

Княгиня Негрони (указывая Маффио на Дженнаро). Граф Орсини! Друг ваш, кажется, что-то очень грустен.

Маффио. Он всегда такой, синьора. Простите, что я его привел, хоть вы и не удостоили его приглашения. Мы с ним братья по оружию. Он спас мне жизнь при осаде Римини, а я при взятии моста в Виченце принял на себя удар шпаги, который ему предназначался. Мы не разлучаемся никогда. Мы всегда вместе. Один цыган предсказал нам, что мы умрем в один и тот же день.

Княгиня Негрони (смеясь). А сказал он вам – утром это будет или вечером?

Маффио. Он нам сказал, что это будет утром.

Княгиня Негрони (смеясь еще громче). Ваш цыган сам не знал, что говорит. И вы очень любите этого юношу?

Маффио. Так, как только может мужчина любить мужчину.

Княгиня Негрони. Ну что же, вы наполняете друг другу жизнь. Вы счастливы.

Маффио. Дружба, синьора, не заполняет всего сердца.

Княгиня Негрони. Боже мой! А что же заполняет все сердце?

Маффио. Любовь.

Княгиня Негрони. У вас все любовь на языке.

Маффио. А у вас она во взгляде.

Княгиня Негрони. Какой вы чудак!

Маффио. Какая вы красавица! (Берет ее за талию.)

Княгиня Негрони. Граф Орсини, оставьте меня!

Маффио. Дайте поцеловать руку.

Княгиня Негрони. Нет! (Ускользает от него.)

Когда Генри Бульвер в 1834 году перевел некоторые сцены из пьесы, он, похоже, заподозрил подвох; сделав скидку на культурные различия, он, как ни странно, подошел довольно близко к истине. «Прошу читателей заметить: не моя вина, если граф Орсини и княгиня Негрони ведут себя очень похоже на молодого оксфордского студента и горничную из Дувра»{509}.

Премьера «Лукреции Борджа» (2 февраля 1833 года) стала триумфом, который стер фиаско первой части дилогии «Король забавляется». Отравление, кровосмесительство и измена шокировали публику. Но спектакль спасал блистательный Фредерик Леметр – единственный актер в Париже, способный долго держать паузу. С трудом удалось избежать одной неловкости. Гюго заметил, что на заднике намалевали «потайную дверь», похожую на церемониальную арку. Возможно, все объяснялось тем, что постановщиком был Шарль Сешан, один из бывших любовников Жюльетты. В перерыве между первым и вторым действиями Гюго схватил ведра и кисти и закрасил дверь, чтобы она была как бы продолжением гобелена на стене. Некоторые ветераны «Эрнани», встретившись в студии Делакруа, пришли в ужас, узнав, что герои новой пьесы Гюго будут изъясняться прозой, «как вульгарные буржуа». На Королевскую площадь прислали депутацию; от Гюго потребовали объяснения. Гюго подавил мятеж, убедив их, что «долг романтизма обновлять прозу, так же как он разбил старую форму александрийского стиха»{510}.

Возможно, достигнутый компромисс повлиял на успех спектакля; правда, не все газеты готовы были изменить точку зрения после провала «Короля». Гюго еще намекал на свое презрение к законам драматургии и к тому, что зрелища предназначены в первую очередь для обычных семей. Появился даже новый термин – «квазигерой», – чтобы описать всех этих квази-Квазимодо, которые намекали на то, что все, облеченные властью, продажны и что благородство души растет по мере того, как ее обладатель спускается по общественной лестнице. Журнал «Театральное обозрение», который вскоре сменит название на «Антиромантизм», уверял, что всем до смерти надоело нездоровое воображение Гюго: «Постановку следующей пьесы г-на Гюго поручат ассоциации похоронных домов».

«Мы узнали, что г-н Гюго угрожает нам драмой в двенадцати действиях, которая охватывает период в триста лет. Таким образом, мы будем иметь удовольствие видеть, как перед нашими глазами проходят четыре или пять поколений. Особенно похвальна восхитительная сцена, в которой две женщины рожают на сцене двух прелестных младенцев, чью смерть от старости мы увидим позже»{511}.