Лучший возраст для смерти - Ян Валетов

От него пахло порохом (теперь Ханна знала этот особенный запах, связанный со смертью и опасностью) и немного по́том – день был удушающе жарким, как всегда в этих местах в начале августа.

Раньше она не чувствовала, насколько жарко в Вайсвилле. Теперь же, когда электричество исчезло и кондиционеры стали бесполезным металлическим хламом, даже в комнате стоящего в тени деревьев дома можно было задохнуться.

Температура под сто градусов и хьюмит делали свое дело – оставалось лишь привыкнуть к тому, что прохладных летних вечеров уже никогда не будет.

Грег обнял ее, поцеловал и уселся на стул рядом с диваном, взяв Ханну за руку. Лицо у Стаховски осунулось, юноша казался много старше своих семнадцати, прошедшие десять дней состарили его на годы.

– У меня есть полчаса, – усталый голос тоже звучал иначе, надтреснуто. – Сейчас нам принесут поесть и мы поговорим. Потом я уйду, прости, много дел, но мы увидимся вечером. Тебя проведут в мои комнаты. Жить будешь у меня, Белль.

Он не спрашивал, он говорил, как будет. И это было прекрасно.

– Чем там все кончилось? – спросила она, отведя взгляд. – Я спрашиваю о тех… Ну, кто ехал за мной…

– Победой, – коротко ответил он. – «Хамви» и его машин-ган нас пока выручают. Я, кстати, знаю твоих обидчиков, кое-кого опознал. Они из нашей школы, в Рейстере.

– Как из нашей?

– Ничему не удивляйся, Белль. Просто входи в курс дела.

В дверь постучали и двое ребят, мальчик и девочка лет десяти, принесли пакет с сандвичами, пару яблок, воду.

– С кухни передали, чиф Грег. Если нужно – скажите, мы принесем еще.

Девочка улыбалась, не сводя со Стаховски взгляда. Мальчик говорил серьезно, как взрослый. Совершенно по-детски щуплый, угловатый, с исцарапанной и не очень чистой мордашкой, и широко посаженными светлыми глазами под бесцветными бровями, он смотрел на Грега, как на Бога, буквально поедая его глазами.

– Спасибо, нам хватит, – улыбнулся Стаховски в ответ. – Присоединяйтесь к поисковикам.

– Ага, – кивнула девочка.

Она была совсем маленькая, темненькая, остроносая, с чуть неровными зубами и нечесаной копной волос, а ресницы – такие густые и пушистые, что глаз не отвести.

– Не «ага», – поправил Грег. – А «слушаюсь». Надо отвечать – слушаюсь. Понятно, юные дарования? Свободны!

– Слушаюсь, чиф Грег, – отчеканил мальчишка с видимым удовольствием.

Девочка тоже кивнула и дети вышли – серьезные маленькие солдаты.

– Это игра? – спросила Ханна. – Все эти «чиф Грег», «слушаюсь», «свободны»?

– К сожалению, не игра. Кушай, я буду рассказывать.

Сэндвичи оказались с вареным мясом и сыром, вкусные, хотя вместо булок использовали несвежий поджаренный хлеб.

– Готова?

Она кивнула.

– Сначала неприятное. Как я тебе и говорил, всех взрослых прикончил вирус, над которым работали у нас в Лабе. Всех, кто старше восемнадцати. Плюс-минус час, может сутки после восемнадцатилетия, и ты начинаешь умирать. Лекарств нет. Ни обезболить, ни замедлить процесс невозможно. Можно только застрелить из жалости. Было уже две смерти среди выживших. Пережить это не пожелаю врагу. Видеть тоже.

Ханна вспомнила выпавшие зубы матери, лежащие на отцовском плече, изгвазданную пятнами сукровицы подушку и положила сэндвич на тарелку.

– Понимаю, – кивнул Грег. – И сразу вторая неприятная новость, хотя ты, наверное, все понимаешь. Мне до смерти остался неполный год. Тебе – два. Это все, что есть у нас впереди. Большего не будет. За ближайшие 365 дней нас в Вайсвилле станет на 37 человек меньше. В следующем году умрет еще 30 человек. Еще через год 22 человека и 40 будет на подходе. Всего нас 323. Через сколько лет здесь будут гулять только кабаны да олени, посчитать можешь?

Ханна молча слушала и пила воду из бутылки – глоток за глотком, но во рту было сухо и горько. Есть ей расхотелось совсем.

Все те вещи, что приходили в голову по дороге, все вопросы, на которые она боялась ответить, сейчас холоднокровно озвучивал Грег своим новым надломленным голосом. Он словно вел занятия в школьном дискуссионном клубе, а не рассказывал о собственной смерти и смерти всех тех, кто сейчас оставался в городке.

И о ее смерти тоже.

– Что ты собираешься делать?

– Вместо каждого, кто умрет за этот год, должен остаться хотя бы один ребенок, Белль. Пока с нами Джессика и Сэм, у которых за плечами есть год медицинского колледжа, мы можем научить младших принимать роды и оказывать больным и раненым первую помощь. Потом… – он помолчал. – Ну, может быть, они научат следующих. Если успеют научить. И еще… В округе есть аптечные склады, чтобы создать запас лекарств…

– Кто примет роды, ты придумал. А кто будет рожать? – спросила она, уже зная, что услышит в ответ, но все еще отказываясь этому верить. – Мы? Младшие?

– Все, кто может рожать – будут рожать, – он поднял на нее глаза и она увидела, что взгляд Грега изменился так же сильно, как лицо, голос и окружающий их мир. – Не знаю, со скольки лет. Может, с двенадцати. Может, с тринадцати. Если каждая девушка успеет родить и выкормить трех-четырех детей, это даст нам возможность понемногу увеличить численность и выжить.

– Трех-четырех детей?! По-твоему девочка в двенадцать лет должна рожать? А беременеть в одиннадцать? Грег, что ты несешь?! А она это может? А сколько лет должно быть отцу? Как ты все собираешься организовывать? Да, в этом возрасте все они – дети… – сказала Ханна. – Просто дети!

Она понимала, что любые ее слова не будут звучать убедительно по сравнению с убийственной арифметикой Грега, но все же повторила:

– Это же просто дети, Грег!

– Уже нет, Белль, – он покачал головой. – Три недели назад это были просто дети. Теперь – уже нет. Это не дети, это выжившие…

* * *

Ближе к вечеру, когда застывший горячий воздух можно было резать ножом, навестить Ханну пришли Энтони и Дана.

Они казались такими же веселыми и беспечными, как до катастрофы, но только казались.

Человек-улыбка Энтони улыбался через силу. Дана изображала себя прежнюю, но без особого старания.

А еще от Энтони пронзительно пахло лекарствами.

– Ерунда, – отмахнулся он. – Обычные мозоли. Мы копаем ров с северной стороны города, чтобы машины не смогли пройти по лесным дорогам. С непривычки получилась ерунда…

Он продемонстрировал перевязанные ладони. Из бинтов торчали нечистые пальцы с обломанными ногтями, под кожу въелась рыжая земля.

– Видишь? Ничего страшного!

– А ты? – спросила Ханна у Даны.

– Дети, – пояснила та, отбрасывая длинную челку назад (единственный жест, напоминающий о прежней Дане). – Я занимаюсь младшими – от двух до пяти. И еще я, как оказалось, неплохо готовлю… Через день у меня смена на кухне.