Ловушка горше смерти - Светлана Климова

— Какой все-таки сегодня бестолковый вечер: все коту под хвост.

— Не хорохорьтесь, Марк Борисович, — проговорил мужчина, боком выпрастывая свое нескладное тело из кресла, — у коллекционеров живописи подчас бывают странные судьбы. В один момент вы можете лишиться всего, чему посвятили себя. Я еще поверю, что вас может не испугать опасность, грозящая вам и вашей семье, но нищета… Вряд ли вас это устроит, дорогой Марк Борисович, в качестве итога.

— Да, — сказал Марк, выходя вслед за мужчиной в прихожую и включая там свет, — несомненно, очерченная вами перспектива не придется по вкусу никакому здравомыслящему человеку. Видно, и вам несладко когда-то пришлось? Вы забыли свою папку, Геня…

— Черт с ней, — сказал гость, хлопая входной дверью. Марк переждал шум лифта и, возвратившись к письменному столу, двумя пальцами взял папку за угол, распахнул окно и вышвырнул ее в пустоту. Потом вымыл руки, вскипятил воду, заварил чаю и соорудил себе легкий ужин, поставив жостовский поднос прямо на письменный стол у телефона.

Дмитрий отозвался сразу, и они договорились завтра вместе пообедать.

Следующий звонок получился лишь после того, как Марк закончил есть, вымыл посуду и погасил везде свет, оставив лишь настольную лампу.

— Привет, — сказал он, — а я уж решил, что у тебя телефон не соединяет.

Ты не спишь?!

— Это ты, Марк? — спросили в ответ после недолгого замешательства.

— А кто же?!

— Ты откуда?

— Из дому…

— Марик, — услышал он возбужденный голос, — а мыто… здесь, понимаешь, минут двадцать назад мне позвонили и сообщили, что тебя взяли за спекуляцию. Я кое с кем переговорил, и подтвердилось; сам понимаешь, пошли звонки и все такое.

— Глупости, — сказал Марк, — все это чистой воды туфта. Послушай, я звоню, чтобы спросить, не давал ли ты мой телефон некоему Грибову.

— Не знаю такого.

— А парня по имени Геня ты знаешь?

— Впервые слышу.

— Тогда все. Спи спокойно я жив, здоров и свободен, как парижский клошар.

Марк повесил трубку. Генерал, понял он, решил крепко прихватить его, причем действовать Супрун намерен быстро, а значит — грязно. Тот азарт, с которым его бывший доброхот начал охоту за Боутсом, свидетельствует не только об аппетите высокопоставленного соседа, но еще и о том, что у него самого заколебалась почва под ногами. Поэтому, не добыв «досочку», генерал постарается от Марка избавиться — но не посредством компрометации или же состряпанного дела, а буквально: слишком много Марк знал об источниках дополнительных доходов генерала. Сейчас это весьма лакомый кусочек для тех, кто наверху грызется за власть… Как все быстро и жестоко повернулось!

Встретиться с Митей — раз, продать, да, теперь это неизбежно, продать коллекцию — два. И третье: то, что лежит на антресолях у сестер в Кузьминках, юридически оформить как наследуемую собственность, предварительно установив не только подлинность шедевра, но и истинную цену. Это будет самым сложным, потому что придется снова ехать в Ленинград, желательно с охраной и с Дмитрием. Через неделю. За это время — о, он отлично помнил давнюю историю в Протвине — продать основной фонд, что будет хлопотно, но несложно, так как желающих приобрести его целиком — достаточно. Затем — приготовиться к поездке.

В ресторане ВТО, где в воскресенье Марк обедал с адвокатом, он коротко сообщил Дмитрию о своих планах и попросил найти надежного парня — молчаливого и достаточно профессионального, а также переместить саквояж пока что к себе. О Супруне Марк не упомянул. Затем они отправились к Манечке пить чай и забрать Лину. Марк предполагал слежку, но ничего такого не было и в помине; весенний чистый вечер, сияющий огнями город и легкое возбуждение красивой женщины рядом вернули его в более уравновешенное состояние. Он сообщил Манечке, что на предстоящей неделе приглашает ее пожить у них с Линой, потому что у него слишком много дел вне дома и он не хочет оставлять жену надолго в одиночестве.

Лина удивленно на него взглянула, но присоединилась. Было решено, что Манечка в среду с утра, взяв на работе отгулы, прибудет к дочери; Митя взялся ее привезти. Марк отметил, что Лина как бы даже обрадовалась его предстоящему отъезду. Но это мгновенное ощущение сразу же затонуло в обоюдной деловитости, с которой они по возвращении домой взялись обсуждать, как устроить Манечку.

В среду, в двенадцать, Марк уехал в Дракино, а накануне вечером, довольно поздно возвратившись домой, положил в нижний ящик письменного стола завернутый в несколько газет «вальтер» со сбитым номером. Лина, очевидно, уже спала или смотрела телевизор, который он перенес в спальню, и Марк, не ужиная, прилег на скрипучей гостевой раскладушке, которая был втиснута в узкую щель между балконом и письменным столом и не убиралась до тех пор, пока они с адвокатом не возвратились из Ленинграда и Манечка не отправилась домой.

Прошло уже две недели с тех пор, как у него побывал Геня, но никто так и не позвонил. Это объяснялось довольно просто. Заглянувшая к ним по-соседски Белла Яковлевна сообщила, что генерал отсутствовал в Москве по причине длительной командировки.

Генеральша явилась вечером, без предварительного звонка, что было не в ее стиле. Раньше, еще до женитьбы Марка, они изредка чаевничали вдвоем. Марк симпатизировал этой женщине с живым скептическим умом, так и не ассимилировавшейся в собственной среде. Ее единственной отдушиной была огромная личная библиотека.

В этот майский вечер накануне праздника она находилась под легчайшим хмельком и с порога сообщила: приезжали сын с невесткой, чтобы поздравить генерала с Днем Победы, а он, бедолага, вынужден месить грязь в какой-то Тмутаракани.

— И подумать, — добавила Белла Яковлевна, усаживаясь в предложенное Марком кресло, — я даже не имею права знать, где он. С великой поспешностью укатил, лицо было значительное, суровое, словом — при исполнении. И никаких звонков. А я без него даже заскучала. Явился было в конце апреля этот страус, помните? — Она быстро взглянула на Марка. — И сгинул, больше я его не видела.

— Увидите еще, — сказал Марк, — когда Петр Алексеевич возвратится.

— Петр Алексеевич, — фыркнула она. — Ума не приложу Марк, что вас с ним связывает? Он ведь, между нами, евреев на дух не переносит. Хохол, получивший воспитание в казарме. Линочка морщится… Я понимаю, сам-то он женился на еврейке, однако такова природа его чувственности. Генералу в молодости высшее наслаждение доставляло добиваться цели — я имею в виду женщин, — преодолевая препятствия. Он меня взял измором. В ход шло все, включая патологическую трусость моих родителей. Они, между прочим, были медики, а я, вздорная, очень способная и бойкая девушка, занялась, видите ли, проблемами языкознания. Папа оперировал генерала, тогда еще майора внутренних войск, да так удачно, что мой Петя заявился к нам домой с благодарностью. Тут-то он и увидел меня… О Господи, было бы лучше, если бы он не вбил себе в голову, что непременно должен стать советским интеллигентом в первом поколении. Я его, Марик, этим и привлекла… как ликбез.