Кровь за кровь - Райан Гродин

– Если б я хотел побриться…

Глупо. Жалко. Хватит. Не нужно давать Мириам дополнительных стимулов его прирезать.

Яэль встала между ними, встречаясь глазами с Лукой. В её взгляде не было ни любви (или ненависти?), ни льда (или пламени?). Она даже легче, чем Лука, отгораживалась от лишних чувств. Яэль протянула руку, находя его пульс, сжимая запястье крепче, чем когда-либо, и задала контрольные вопросы.

– Как тебя зовут?

– Лука Лёве, – выдавил он через повреждённое горло.

– Сколько тебе лет?

– Семнадцать.

– Это ты рассказал СС о нашей миссии?

Лука покачал головой: «Нет».

– Связывался ли ты с рейхсфюрером Гиммлером или его людьми?

И опять: «Нет».

Яэль ещё секунду удерживала взгляд Луки, а потом отпустила запястье.

– Он говорит правду.

– Ты не можешь знать…

– Могу, – сказала Яэль. – Посмотри ему в глаза.

– Слёзы легко подделать. – Только когда Мириам сказала это, Лука понял, что до сих пор плачет. По-настоящему. Так, что даже мягкий кожаный рукав не сможет стереть слёз.

– Зрачки сужены. Если бы он лгал, они бы расширились, как у совы, – пояснила Яэль. – Пульс стабилен. Ни одного свидетельства лжи.

– Он уже смог обдурить тебя один раз.

Тот поцелуй на «Кайтене».

– Да, что ж… – Яэль прочистила горло. – Тогда я отвлеклась.

Лука лгал много раз в своей жизни. Но не здесь. Не сейчас.

Мириам это не убедило. Рука второй меняющей кожу прочно срослась с рукоятью ножа, когда она повернулась к Луке: «Если ты здесь не ради информации, то зачем?»

Луке нечего было сказать. Он истекал кровью, защищался глупыми, жалкими шуточками.

– Из-за Яэль, – ответил он.

Обе фройляйн следили за его зрачками. Обе видели суженые точки правды.

Мириам спрятала нож. Яэль отвернулась.

У Луки болело не только сердце. Он едва смог побороть рвотный позыв, чтобы успеть выскочить из амбара в сад. Парень цеплялся за обветшалую стену, а тошнота всё подступала, и подступала, и подступала к горлу. Даже когда в желудке уже не осталось содержимого.

На лице его слёзы смешались с желчью. Лука утёрся рукавом, едва поборов очередной приступ рвоты от дерьмового запаха влажной кожи. Или эта вонь шла от собаки – по-прежнему гниющей и кишащей мухами метрах в десяти от него? Ароматы ничем не отличались.

Мертвечина.

Очередной приступ (сухой, без рвоты) охватил Луку, когда он потянулся к висящему на шее жетону. Кровь от крови. Я хочу быть, как ты, лучше/сильнее/больше. Герой войны. Верная дрожащая тварь. Убийца. Он всё тянул и тянул за цепочку, пока шея не начала гореть так же сильно, как горло. Пока звенья не разогнулись, в итоге оказавшиеся не такими уж и жёсткими.

Какая от этого польза?

Большую часть жизни куртка была Луке велика. Свисала с кончиков пальцев, натирала костяшки, давила к земле. Только последний год она начала ему подходить. Отцов размер, отцова форма. Сейчас куртка казалась слишком маленькой. Душила, жалила кожу, пока он стягивал её с плеч. Лука закинул жетон в карман куртки, достал пистолет и засунул его за пояс. Он не стал задерживать дыхание, направляясь к неподвижной овчарке. Вонь мертвечины была повсюду. Двумя руками парень взял куртку Курта Лёве и накинул её на труп. Коричневая кожа накрыла окровавленный мех.

Лука не мог вернуться в амбар. Не сейчас. Не теперь, когда ему стал известен тот выбор, которого у Мириам, Яэль и многих, многих других никогда не было. Выбор, который он делал, не задавая больше вопросов, не находя новых ответов, потому что видел цену истинного сопротивления на Площади Величия (огонь во взгляде, Люгер у виска, хлоп).

Я боялся.

До сих пор боюсь.

Вина всё равно обрушилась на Луку, давя на плечи вселенским грузом. Все эти звёзды. Сотни тысяч, миллионов звёзд…

Он пробрался сквозь стену желтеющих сорняков к крыльцу дома, где и сел, пряча лицо в ладонях. Чувствуя всё.

Фотографии не могут быть настоящими.

Эти слова Феликс повторял себе, глядя на снимки. На холодных столах лежали дети – все беловолосые, – их мертвенная неподвижность просачивалась сквозь время и чернила. Большинство из них были… раздеты. Разделаны. Вскрыты. Внутренности вывалены наружу. Кто-то, пишущий как курица лапой, перебрал каждый кусочек, провёл инвентаризацию. Плотность костной ткани, образцы мочи, анализы крови – измерения каждого органа. Щитовидные железы – с ними было много фотографий – раскладывали, словно бабочек из сырой плоти, прежде чем разрезать, распотрошить на кусочки.

Кривой почерк на фотографии, лежащей у самых ног Феликса, подсказывал ему, что эта конкретная щитовидная железа принадлежала Заключённой 125819.Х. Не преступнице, а простой девочке. Он знал это, потому что её номера соответствовали числам на другом снимке: Анна Вайскопф. 125819.Х. Пре-инъекции. На вид лет ей было почти как самому Феликсу. Испуганная. Взгляд её глаз проникал сквозь объектив камеры, умоляя.

В Токио Феликсу было интересно, как работает перемена лиц. Что делает её возможной? Теперь ответы были у его ног, а Феликс мог лишь закрыть глаза. Не смотреть на Анну Вайскопф и её внутренности было легче, поэтому Феликс присел на солому, закрывая лицо здоровой ладонью. Всё, что парень чувствовал, – морфий, укол которого Лука подарил ему несколько минут назад, жар наркотика в артериях, венах, капиллярах. Он собирал железо в крови и дарил ему сияние.

Удар и крик заставили Феликса выглянуть из-за пальцев. Мириам сидела на Луке, колено упиралось в грудь, нож – в горло. Яэль пыталась вмешаться. Разворачивалась настоящая драма. И хотя ноздри Феликса щекотал запах моторного масла, смешанный со сладковатым ароматом лошадиного корма, казалось, словно он смотрит шоу по «Рейхссендеру». Крики, слёзы, блеск ножа… всё это проходило через фильтр отрешённости.

– С кем ты разговаривала по телефону? – спросила Яэль у Мириам.

– С рейхсфюрером. Он решил, что обращается к доктору Гайеру, и приказал уничтожить все упоминания об «Эксперименте 85»…

Его звонок штандартенфюреру Башу сделал круг, вернувшись к Мириам. Но как Мириам смогла убедить рейхсфюрера Гиммлера, что он говорит с доктором Гайером? Если только…

Если только слух может подвести… Доппельгангеры могут изменять голосовые связки, чтобы перестраивать голос. Яэль подстраивалась под голос Адель. Что мешает одному из доппельгангеров СС изобразить его отца?

Реальность, неправда, ложь, истина – что есть правда? – всё запутано, всё так запутано…

Что если Гестапо никогда и не похищали его родителей? Что если мама и папа действительно были в надёжном доме Влада, живы и невредимы? Что если это Феликс – не Яэль – крыса, отчаянно стремящаяся в ловушку штандартенфюрера Баша?