Тирза - Арнон Грюнберг

Одну сардинку взял парень с именем, состоящим из одного слога.

— Это просто чистое счастье, — сказал Хофмейстер, указывая на рыбок, — не еда, а счастье чистой воды.

Он посмотрел, как парень ест.

Когда тот сунул в рот вторую сардину, Хофмейстер сказал: — Извини меня, пожалуйста, но я забыл, как тебя зовут.

— Бас, — сказал тот с набитым ртом. Но такое имя можно было запросто произнести и с набитым ртом.

— Бас, — повторил Хофмейстер. — Нравится тебе вечеринка, Бас?

— Да, — кивнул парень. — И еда у вас вкусная.

Хофмейстер кивнул:

— Я специально ездил за ней сегодня в раннюю рань в Димен. Там закупаются все лучшие рестораны. Совсем другой вкус. Чувствуешь?

Они некоторое время смотрели друг на друга, старый мужчина и молодой мужчина, смотрели друг на друга и не знали, что сказать. Старый мужчина думал о рынке в Димене.

Потом, чтобы закончить разговор, Хофмейстер сказал:

— В Димене самая лучшая рыба, Бас. Запомни. Тебе наверняка пригодится.

Не дожидаясь ответа, он развернулся и отправился к Тирзе. Она все еще весело болтала с юфрау Фелдкамп, как будто та была ее лучшей подружкой. На самом деле юфрау Фелдкамп уже не стоило называть юфрау. Она давно вышла из этого возраста. Хофмейстер не понимал, почему она сама не сказала ему: «Я не юфрау Фелдкамп, зовите меня госпожа Фелдкамп».

— Последнюю я приберег для тебя, Тирза. — Он сунул ей тарелку почти под нос, чтобы она почувствовала, как чудесно пахнет рыба.

— Нет, пап, спасибо, я не голодна, — вежливо отказалась она.

У нее за спиной стоял Мохаммед Атта. Он не принимал участия в разговоре. Пока она говорила, он поигрывал с пальцами ее правой руки. Хофмейстер понаблюдал за этим пару секунд. Атта показался ему чудовищем.

На кухне он сам съел последнюю сардину.

Супруга все еще стояла у столешницы, точно там же, где он ее оставил.

— Им понравилось? — поинтересовалась она.

Он промолчал. Ополоснул тарелку под краном.

— Что мы будем с этим делать? — спросил он.

— С чем?

— С чем? С чем?! Ты что, не слушаешь, когда я говорю?

— Я всегда слушаю. И сейчас я слушаю намного лучше, чем раньше. Да и ты стал говорить намного больше интересного, чем раньше. Ты спрашиваешь, что мы будем делать с нами?

Он вытер руки.

— С нами? Нет, не с нами. С нами мне давно все ясно. Что мы будем делать с Мохаммедом Аттой? Сколько бы ты ее ни ненавидела, но это ведь твой ребенок. Это моя Тирза. Но она и твоя дочь.

Она смешала еще рома с колой.

— Да чего ты так разволновался? — сказала она. — Это просто мимолетное увлечение. Тирза еще не доросла до настоящих отношений. Она занята только собой. Так что мы просто будем очень милыми с Мохаммедом Аттой. Чем милее мы с ним будем себя вести, тем скорее он исчезнет.

Он покачал головой. Быть милым с Мохаммедом Аттой. Такое могла придумать только его супруга.

Гул в голове усилился. Хофмейстер вышел из кухни и отправился наверх. Ему нужно было сконцентрироваться на остатке праздника, на закусках, на Мохаммеде Атте, на гостях.

В спальне он настежь открыл балконные двери.

Он сделал глубокий вдох. Было уже двадцать минут двенадцатого, он глянул на часы. Праздник приближался к пункту своего назначения. С половины двенадцатого до половины второго все праздники достигали своей высшей точки, насколько он помнил по вечеринкам, которые устраивала его супруга, даже когда Тирзе было всего пара месяцев. Супруге было наплевать. Вечеринки продолжались, ее праздники продолжались всегда.

Он посмотрел на сад, на дома, на соседский газон. Подумал о предстоящей поездке Тирзы, куда она собралась вместе с Аттой. Значит, Атта — ее молодой человек. Значит, она решила, что с Аттой ей будет лучше, чем с ним. Он попытался представить себе долгие месяцы в большом пустом доме. Для кого он будет покупать вино, для кого ходить за продуктами? Для кого стоять на кухне? Он вспомнил ее болезнь, как будто это был кто-то посторонний, кто в то время поселился в доме Хофмейстера. Непрошеный гость. Сначала он ни о чем даже не подозревал. Его супруга, разумеется, тоже. Он водил Тирзу на уроки игры на виолончели к одной пожилой даме, у которой были какие-то серьезные проблемы с глазами, он возил ее в бассейн. Она отлично плавала, участвовала в соревнованиях, она могла бы стать чемпионкой, если бы не бросила спорт. Он забирал ее из бассейна, а по вечерам непременно читал ей что-нибудь из классики мировой литературы, в основном русских писателей. Толстого, который отрицал собственное искусство, потому что считал, что в нем нет ничего выдающегося, что это просто развлечение, которое не сможет сделать людей счастливее, — Хофмейстеру невероятно это нравилось. Настолько нравилось, что ему никогда не надоедало читать Толстого. Он считал таким прекрасным, что этот человек делал всех своих близких несчастными, сводил с ума свою жену и отказался от собственного таланта ради счастья других людей.

И все это время он ничего не замечал. Или, может, не хотел замечать. Пока ему не позвонила классная руководительница Тирзы, госпожа Ван Делфен.

Его супруга в это время была в своем ателье, тогда у нее было еще и ателье, и одному Господу известно, что она там вытворяла. Чем она вообще занималась в то время, кроме того что отсыпалась? Хофмейстер однажды разговаривал с одной знакомой, и та сказала: «Я сейчас стараюсь отоспаться про запас, а то ведь, когда дети появятся, уже не поспишь». Супруга Хофмейстера поступила совершенно иначе, она решила начать отсыпаться как раз после того, как появились дети.

— Возможно, вы с вашей женой захотите зайти в школу поговорить о Тирзе, — сказала по телефону госпожа Ван Делфен.

— Я приду один, — сказал он. — Моя жена очень занята.

Он договорился о встрече с ней в пятницу в половине пятого. Это означало, что ему придется уйти из издательства пораньше, но там в пятницу после обеда обычно уже начинали выпивать в честь очередного писателя или еще кого-нибудь.

В десять минут пятого в ту пятницу он убрал в портфель рукописи, которые собирался прочесть на выходных, сел на велосипед и поехал на юг города, в самую престижную его часть.

У гимназии Фоссиуса он пристегнул велосипед к фонарному столбу и задумался, зачем его, собственно, позвали и чего такого могла натворить Тирза.

Он прошел по школьным коридорам, зажав портфель под мышкой. В здании почти никого не было. Он чувствовал себя неуютно, как всегда, когда ему приходилось