Нагие и мертвые - Норман Мейлер

— Ну ладно, на тебе пять фунтов.

Ред не поверил Уилсону, но решил, что в конце концов это не столь уж важно. Ему хотелось выпить, а искать виски самому было лень. Его то и дело охватывал тот страх, который он испытал, когда шел один по тропе и услышал выстрел Крофта. «Мы только и знаем надувать друг друга», — подумал он с горечью. Ред никак не мог отделаться от воспоминаний о том, что того японского солдата убили. Что-то в этом было не так. Раз японца не убило взрывом гранаты, его следовало считать военнопленным… Но было и еще что-то не так. Ему надо было остаться с Крофтом и Галлахером. Вся эта напряженная неделя… страшная ночь на берегу речушки… убийство солдата… Ред тяжело вздохнул. Пусть Уилсон идет за этим виски, надо обязательно выпить.

Уилсон собрал остальные деньги с Крофта и Мартинеса, взял четыре пустые фляги и пошел к сержанту. Он заплатил ему собранные с друзей двадцать фунтов и возвратился с четырьмя наполненными виски флягами. Одну из них он спрятал по дороге под одеялом в своей палатке, а затем подошел к товарищам и отцепил от пояса три фляги.

— Лучше выпить поскорее, — предложил он деловито, — а то спирт вступит в реакцию с металлом.

Галлахер отпил глоток.

— Из какого дерьма это сделано? — спросил он сердито.

— О, не беспокойся, отличный напиток, — заверил его Уилсон.

Он отпил из фляги большой глоток и с наслаждением перевел дыхание. Жидкость обожгла горло и грудь и остановилась в желудке.

Приятная теплота быстро расходилась по всему телу. Уилсон почувствовал себя намного лучше.

— Ой, ребята, до чего же хорошо, — радостно сказал он.

Выпив несколько глотков и зная, что питья еще много, Уилсон почувствовал желание поговорить на философские темы.

— По-моему, — сказал он, — виски — это такая вещь, без которой человек обойтись не может. Проклятая война, — продолжал он, — из-за нее человек не может быть там, где ему хочется, и делать то, что ему хочется, никому не давая в этом отчета.

Крофт проворчал что-то, обтер ладонью горлышко фляги и выпил. Ред захватил рукой сыпучий грунт и просеял его сквозь пальцы. Напиток был сладкий и крепкий. Он приятно щекотал ему горло и быстро разошелся по всему телу. Крофт почесал свой красный глыбообразный нос и сердито сплюнул на землю.

— Конечно, здесь тебя никто не спросит, чего тебе хочется, — заявил он Уилсону, — тебя просто посылают туда, где запросто может оторвать башку.

На какой-то момент Реду снова представились распростертые на зеленой траве тела убитых японских солдат с разорванными кровавыми ранами.

— Нечего себя обманывать, — продолжал Крофт, — человек ценится на войне нисколько не больше, чем скотина.

Галлахеру вспомнилось, как после выстрела Крофта в течение приблизительно секунды ноги и руки японского солдата судорожно подергивались.

— Так дергаются лапы курицы, когда ей свернут шею, — угрюмо проворчал он.

Мартинес бросил сердитый взгляд на Галлахера. Лицо его было искажено, под глазами лежали темные тени.

— Почему бы тебе не помолчать? — спросил он. — Мы все это видели сами, и рассказывать нам незачем. — В голосе Мартинеса, всегда тихом и вежливом, звучали сердитые и резкие нотки, и это удивило Галлахера. Он замолчал.

— Передавайте флягу по кругу, — предложил Уилсон. Когда фляга попала к нему в руки, он приложил ее ко рту и, высоко запрокинув голову, выпил все, что в ней оставалось. — Придется открыть следующую, — сказал он со вздохом.

— Мы все заплатили одинаковые деньги, — ворчливо сказал Крофт. — Давайте и пить поровну.

Уилсон лукаво хихикнул.

Сидя в тесном кругу, они передавали друг другу флягу, и каждый отпивал из нее несколько глотков. Еще до того как была выпита вторая фляга, языки у всех начали заплетаться, а разговор становился все более беспредметным.

Солнце приближалось к западной части горизонта; начали появляться тени от деревьев и темно-зеленых палаток. Гольдстейн, Риджес и Вайман сидели на расстоянии тридцати ярдов от группы Крофта и тихо разговаривали о чем-то. Из окружающей их кокосовой рощи слышалось то рычание грузового автомобиля, поднимающегося по дороге, ведущей к биваку, то крики работающих где-то солдат. Через каждые пятнадцать минут сюда доносились глухие раскаты выстрелов артиллерийской батареи, расположенной приблизительно в одной миле от них, и тогда каждый прислушивался, где упадут и взорвутся снаряды. Вокруг их позиции ничего примечательного не было: впереди заграждение из колючей проволоки, позади кокосовая рощица, а за нею заросли джунглей.

— Ну что же, завтра назад, в штабную роту, — громко сказал Уилсон. — Давайте выпьем за это.

— Надеюсь, что мы до конца кампании будем ковыряться с этой проклятой дорогой, — заметил Галлахер.

Крофт перебирал пальцами свою портупею. Напряженность и возбуждение, которые он испытывал после расстрела японского солдата, на марше ослабли и уступили место пустому и мрачному безразличию ко всему окружающему. Мрачное настроение не прошло и после выпитого виски, однако что-то в состоянии Крофта все же изменилось. В голове шумело, способность ясно мыслить притупилась. Он сидел неподвижно и большей частью молчал, как бы поглощенный самосозерцанием, отдавшись процессу одурманивания алкоголем. Мысли в опьяневшей голове путались, налезали одна на другую, словно вздрагивающая под водой тень от сваи. Крофт подумал, что Джени — пьяница и проститутка; в груди от этой мысли сразу же появился комок тупой боли. «А, плевать!» — пробормотал он себе под нос, и его мысль сразу же перескочила на приятное воспоминание о том, как он гонял на лошади и смотрел с горы на освещенную солнцем долину. Алкоголь подействовал теперь на ноги, и Крофт вспомнил на какой-то момент весь комплекс радостных ощущений, которые он испытывал, когда солнечные лучи согревали седло и в нос бил запах теплой кожи и вспотевшей лошади. Вслед за этим ему припомнился блеск солнечных лучей на зеленой траве в том месте, где лежали тела убитых японских солдат. Подумав о выражении крайнего удивления, которое только начало появляться на лице японца, перед тем как его сразила пуля, Крофт, как и тогда, тихо засмеялся; между его тонкими сжатыми губами появились пузырьки слюны, как это бывает у очень больных и слабых людей.

— Чертовщина! — пробормотал он.

Уилсон чувствовал себя отлично. Виски наполнило его тело радостным ощущением полнейшего благополучия, у него появились какие-то не совсем еще ясные похотливые желания. При мысли о женщине ноздри Уилсона затрепетали.

— Ничего бы не пожалел сейчас за девчонку, — откровенно признался он. — Когда я работал посыльным в отеле «Мэйн», в нем останавливалась одна девушка. Она пела в каком-то небольшом джазе, который приезжал к нам в город и играл в барах. Она часто вызывала меня и заказывала что-нибудь выпить. Тогда я был еще мальчишка и сразу не разобрался, что к чему. Однажды я вошел по звонку в ее комнату, а она лежит на кровати в чем мать родила… специально ждала меня… И знаете, ребята, я не возвращался вниз часа три… А потом я ходил к ней после обеда каждый божий день, и так два месяца подряд. Она тогда сказала, что лучше меня у нее никого не было. — Уилсон прикурил сигарету. В его глазах под очками сверкали огоньки возбуждения. — Я толковый парень, — продолжал он вдохновенно, — это скажет любой, кто меня знает. Нет таких вещей, в которых я не мог бы разобраться или исправить что-нибудь… Пусть это будет даже самая сложная машина… А уж что насчет женщин… Многие из них говорили мне, что никогда еще не встречали таких, как я. — Он провел рукой по своему массивному лбу и золотистым волосам. — Да, а вот когда женщин нет, прямо хоть вой. — Уилсон отпил еще несколько глотков. — В Канзасе меня ждет девочка, которая не знает, что я женат. Я проводил с ней время, когда служил в форте Райли. Эта красотка пишет мне одно письмо за другим. Ред может подтвердить, он читал их. Терпеливо ждет, когда я вернусь. Я все время говорю своей старухе, чтобы она прекратила писать мне свои ворчливые письма о том, что я мало шлю домой денег; вот возьму да и не вернусь к ней. Ха, та девочка в Канзасе нравится мне куда больше. А если бы вы знали, как она вкусно готовит…